Взыскующие знания
Шрифт:
Но, взойдя на высшую ступень в церковной иерархии, Герберт по-прежнему находил отдохновение от трудов в сочинениях классиков – торжественного Вергилия, назидательного Луция Аннея Сенеки (4 год до н. э.-65 год н. э.) легкомысленного Марка Валерия Марциала (ок. 40 года н. э. – ок.104 года н. э.). Но особенно любил он Цицерона. «Отправляясь в путешествие, – советовал он одному из своих учеников, – возьми с собой в качестве попутчика небольшую книгу Цицерона – либо «Республику», либо какую-либо другую, написанную отцом римского красноречия… Поистине, нет ничего в человеческих делах в большей степени достойного восхищения, чем мудрость знаменитых людей, которая содержится в многочисленных томах их книг. Поэтому продолжай начатое тобой и утоли свою жажду в водах Цицерона…».
Удивительные
Римлянам же ученость Герберта, его церковные и политические идеалы были, в конечном счете, непонятны и чужды. С суеверным ужасом и отвращением смотрели они на инструменты, которые он перевез в Рим, на его ученые занятия геометрией и астрономией. Они постепенно возненавидили его и боялись его как колдуна, связавшегося с нечистым и продавшим ему свою душу. Столь же враждебно относились римляне и к экзальтированному юноше на императорском престоле, бредившему фантастической идеей всемирной державы. Поэтому когда в 1001 году в Риме вспыхнуло восстание против немцев, Оттон III и Герберт сочли за благо покинуть город и укрыться в Равенне. Отсюда, собрав все наличные войска, двадцатиоднолетний император двинулся на завоевание Рима, но умер 24 января 1002 года при весьма загадочных обстоятельствах, завещав похоронить себя рядом с Карлом Великим в Ахене.
А 12 мая следующего года покинул сей мир и Герберт из Орийяка – пастушок, ставший папой; церковник, выполнивший завет апостола Павла: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего»; ученый, педагог и гуманист, протянувший руки из «темных веков» людям европейского Возрождения.
Глава 2
Раймунд Луллий, или Учитель просветленный
Человеческие умы более подвержены мнениям, чем науке, и поскольку каждая наука имеет свои особые принципы, отличающиеся от таковых в других науках, человеческий ум требует и ищет общее знание и общие принципы.
Гений или шарлатан?
Когда Гулливер посетил Главную Академию Лапуты, то в отделении, где заседали «прожектеры в области спекулятивных наук», его внимание привлекло странное сооружение, на раме которого было размещено множество деревянных кубиков. На всех сторонах каждого из них было прикреплено по бумажке с одним из слов лапутянского языка в различных наклонениях, временах, падежах. При повороте рычага кубики поворачивались, образуя случайное сочетание слов. Если при этом оказывалось, что три или четыре слова составляют часть фразы, их переписывали в специальный фолиант, а операцию повторяли снова. Связав затем отрывочные фразы, ученые Лапуты намеревался «дать миру полный компендий всех искусств и наук». С помощью этого изобретения «самый невежественный человек с помощью умеренных затрат и небольших физических усилий может писать книги по философии, поэзии, политике, праву, математике и богословию при полном отсутствии эрудиции и таланта».
Так гениальный насмешник Джонатан Свифт (1667–1745) высмеял бесплодные усилия оторванной от жизни учености. Но его сатира несла и конкретную направленность, ибо, изображая лапутянского профессора и описывая его изобретение, Свифт, несомненно, имел в виду арагонца Рамона Льюля, более известеного у нас как Раймунд Луллий по латинизированной форме его имени и фамилии (Raymundus Lullius). Он был религиозным подвижником, философом и писателем, автором «Великого Искусства» («Ars Magna») – весьма своеобразного метода «отыскания истин, религиозных и научных» с помощью комбинаций некоторых исходных понятий.
Из XVIII века, когда был создан «Гулливер», вернемся на столетие назад и предоставим слово великому Обновителю Наук, философу нового, экспериментального знания Фрэнсису Бэкону (1561–1626): «Не следует обходить молчанием то, что некоторые, скорее чванливые, чем ученые, люди немало усилий потратили на создание некоего метода, который в действительности не имеет никакого права называться законным; это, по существу, метод обмана, который, тем не менее, оказывается весьма привлекательным для некоторых суетных людей. Этот метод как бы разбрызгивает капельки какой-нибудь науки так, что любой, нахватавшийся верхних знаний, может производить впечатление на других некоей видимостью эрудиции. Таково «Искусство» Луллия».
«Отстегнем» еще одно столетие: «… Познай все законы астрономии, – поучает Гаргантюа Пантагрюэля, – но астрологические гадания и «Искусство» Луллия пусть тебя не занимают, ибо все это вздор и обман».
Итак, Луллий и его «Ars Magna» высмеяны, развенчаны, заклеймены?
Не будем спешить с выводами, ибо наряду с критиками «Искусства» у него было немало поклонников, и среди них – такие яркие личности, как, например, знаменитый алхимик Арнольдо из Виллановы (ум. 1314) и не менее знаменитый адепт магических наук Генрих Корнелий Агриппа Неттесгеймский (1486–1535), замечательные гуманисты Лоренцо Валла (1407–1457) и Хуан Луис Вивес (1492–1540), великие философы Николай Кузанский (1401–1464), Джованни Пико делла Мирандола (1463–1494), Марсилио Фичино (1433–1499) и Джордано Бруно (1548–1600), выдающийся полимат Афанасий Кирхер (1602–1680).
Но, пожалуй, самым замечательным из сторонников Луллия был Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), универсальный гений, в письмах и трактатах которого многократно и с большим уважением упоминается имя каталонского подвижника. Лейбницу не было и двадцати лет, когда он написал небольшой трактат «О сочетательном искусстве», перекидывающий мостик между идеями Луллия и Универсальной Характеристикой – грандиозным проектом всеобщего логического исчисления. Лейбниц намеревался свести весь понятийный аппарат науки к конечному числу элементарных понятий, каждому из них присвоить знак специального искусственного языка-кода и заменить обычные рассуждения операциями над знаками. «Если при этом возникнут разногласия, – писал Лейбниц, – необходимости в диспуте между двумя философами будет не больше, чем между двумя счетоводами. Для разрешения противоречий достаточно будет взять мелки и, сев за грифельные доски в присутствии, если угодно, свидетеля, сказать друг другу: «Давайте вычислять».
Уже эти противоречивые отзывы вызывают желание разобраться в сущности «Искусства» и, попытавшись отделить зерна от плевел, найти ему место в истории идей европейской культуры. Но автор «Ars Magna» интересен и per se. Его долгая жизнь могла бы послужить сюжетом увлекательного романа, в котором опасные путешествия сменялись годами затворничества, а любовь (отнюдь не платоническая) к Прекрасной (ным) Даме (мам) – аскезой и смирением. Герой этого романа сочинял бы эротические стихи и богословские трактаты, жил в королевских покоях и в зловонных тюремных камерах, беседовал с римскими папами и арабскими муллами, участвовал в университетских диспутах и обращал в христианскую веру приверженцев Магомета, занимался астрологией, медициной, философией и совершал поступки, достойные своего великого соплеменника Дон Кихота. К сожалению, фактические сведения о Луллии – то, что можно было бы назвать документальной основой романа, – довольно скудны. Правда перемешана с вымыслами, и спустя почти восемь столетий с большим трудом и лишь приблизительно удается реконструировать его земной путь, ибо «слабая память поколений сберегает лишь легенды» (Станислав Ежи Лец).