Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II

Хейли Гай

От зеркальных лесов почти ничего не осталось, горизонт обнажился, а опустошенные склады уже лежали в развалинах. Кричащие отряды Мария Вайросеана залпами акустических пушек разбивали на атомы немногие еще оставшиеся сооружения. Скоро весь комплекс исчезнет с лица земли, словно его и не было.

Люций подскочил ближе и встал рядом с первым капитаном.

— Каэсорон, ты считаешь, что я тебя не убью? — спросил он, разозлившись на безразличное отношение к своей угрозе.

— Люций, ты вероломная змея, но даже ты не настолько глуп.

Люций едва

не бросился на Каэсорона, но понял, что дразнить этого человека не имеет смысла. Первый капитан просто уйдет, не выказав и тени эмоций.

— Примарх закончил свои дела, — сказал Люций, убрал мечи в ножны и устремил взгляд на последний грузовой шаттл, поднимавшийся в ореоле раскаленных газов. — Для чего они ему так нужны?

— Кристаллы?

— Конечно, кристаллы.

Каэсорон пожал плечами. Этот вопрос его нисколько не интересовал.

— Примарх захотел ими владеть, и мы их забрали. Что он будет с ними делать, меня не волнует.

— В самом деле? А ты еще говорил, что это я увлекся собой.

— А разве тебе это интересно? — возразил Каэсорон. — Думаю, что нет. Твой мир начинается и заканчивается тобой самим, Люций. Так же, как мой мир ограничивается тем, что позволяет испытать наибольшее наслаждение и порочный экстаз. Мы живем ради удовлетворения своих страстей и самых острых ощущений, но делаем это на службе силам, намного превосходящим всех нас, включая и любого примарха.

— Даже Фениксийца и Воителя?

— Это яркие личности, но и они всего лишь сосуды для сил более древних, чем ты или я можем себе представить.

— Откуда ты знаешь? — спросил Люций.

— В страдании заключена мудрость, мечник, — ответил Каэсорон. — В этом меня убедил Исстваан-пять. Восторг боли и экстаз страдания и есть наши молитвы. Ты слишком слаб, и потому не знал настоящих мук. Ты все еще придерживаешься принципов тех, кем мы были, а не тех, кем мы стали.

Равнодушные слова Каэсорона о его собственной боли и талантах вызвали гнев у Люция, но, желая узнать от первого капитана что-то новое, он сдержался и промолчал.

— Лорд Фулгрим познал сильнейшую боль, какую только может породить Галактика, и в своем сердце он познал истину, — продолжал Каэсорон, и в его хрипящем голосе Люций уловил трепет сомнения. — После… Исстваана он продемонстрировал мне такие видения, каких я и представить себе не мог, полные боли и чудес, восторга и отчаяния.

— Неужели?

Неужели у Каэсорона возникли те же самые подозрения?

Люций рискнул искоса бросить взгляд на Каэсорона, но голова воина была настолько изуродована и реконструирована, что выражение лица невозможно было определить. В этот момент их накрыла волна оглушительного грохота последнего разрушающегося склада, а за ней последовали восторженные крики воинов.

Марий Вайросеан направился к ним, а из-под радужного свода небес вынырнула последняя «Грозовая птица». Люцию хотелось восторгаться красотой неба, в котором смешались яркие невиданные краски и оттенки.

Но он чувствовал себя опустошенным и не желал ничего другого,

как поскорее покинуть этот мир. Здесь не было ничего интересного, и отсутствие хоть каких-нибудь стимулов снова вызвало у него приступ гнева.

— Грандиозный финал, — произнес Марий, коверкая слова широко разведенными челюстями.

Люцию, чтобы хоть что-нибудь почувствовать, отчаянно хотелось вонзить мечи в грудь Вайросеана, и сдержаться стоило большого труда.

— Я презираю это место, — сказал Люций, мечтая убраться с этой рукотворной скалы.

— А я уже забыл о нем, — отозвался Каэсорон.

7

Сновидение упорно цеплялось за неровные края его сознания, его нескончаемый ужас и тяжкие сомнения повисли на шее тяжелым ярмом. В коридорах «Гордости Императора» никогда не утихало эхо криков, разносящихся из одного конца корабля в другой, их неумолчный хор свидетельствовал о самых разнузданных оргиях. По большей части это были крики боли, но зачастую в них звучало неподдельное наслаждение.

В этой серой череде дней стало трудно отделить одно от другого.

Тем не менее, этот участок корабля казался покинутым и забытым, словно постыдный секрет, который надеешься забыть, если долго не обращать на него внимания. В просторном холле не было ни света, ни музыки, ни криков, никаких извращенных воспеваний страдания, никаких приспособлений для утонченных истязаний плоти. Казалось, это место выпало из времени, как будто оно существовало отдельно от остального корабля.

Люций повернул за угол и оказался перед высокими арочными дверями «Ла Фениче». Впечатление заброшенности тотчас рассеялось, поскольку перед входом стояли шесть воинов в поцарапанных доспехах, окрашенных в голубой, розовый и пурпурный цвета. Обветшавшие плащи, вытканные золотом, несимметричными складками свисали с шипов на их наплечниках, а на груди рубиновым огнем горели глаза хищных птиц.

Все шестеро держали в руках алебарды с золотыми лезвиями, на краях которых потрескивали искры убийственного света. Один из воинов, чье лицо закрывала маска из плоти, повернув оружие в сторону Люция, шагнул ему навстречу. Его неторопливые движения отличались уверенностью и плавностью. Воин не боялся Люция, а это свидетельствовало о чрезвычайной глупости.

— Гвардия Феникса, — не скрывая довольной усмешки, произнес Люций.

— Посещение «Ла Фениче» карается смертью, — донесся из-под маски сдавленный голос воина.

— Да, я слышал, — дружеским тоном сообщил Люций. — А с чего бы это, а? Как ты думаешь?

Воин Гвардии Феникса проигнорировал его вопрос.

— Разворачивайся, мечник. Уходи отсюда, и останешься в живых.

Люций рассмеялся, приятно удивленный если не серьезностью, то искренностью его угрозы.

— Вот как?! — воскликнул он, опустив ладони на рукояти своих мечей. — Неужели ты считаешь, что ты и твои друзья помешают мне войти внутрь?

Гвардейцы Феникса обступили его полукругом смертоносной стали.