Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том III
Шрифт:
Новый военачальник поднялся с хирургической каталки и подошел к одному из иллюминаторов с толстыми линзами.
Он посмотрел наружу и увидел только бесконечную черноту.
Шадрак знал, что где-то там, в её всеобъемлющих объятиях, потерянные и разбросанные во тьме, ждут живые души. Воины, с которыми он будет пытаться воссоединиться до тех пор, пока смерть не заберет его.
И там же, намного более черные, чем бездна, ждут предательские души тех, кого он постарается уничтожить.
Ник Кайм
Бессмертный
Я согрешил, и посему я должен искупить.
Я жив, когда я мёртвым должен быть, и посему я должен стать Бессмертным.
Стоя на коленях, я смотрю на палубу корабля. В ответ мне глядят искаженные лица моих братьев, застывшие в своих последних, мучительных мгновениях.
Меня зовут Арем Галлик и я — Бессмертный, но в этот день я должен был умереть.
Это было мое право. Моя судьба, по которой я шел один задолго до полей нашего величайшего позора. Задолго до Исствана.
Холод колет кожу на загривке моей шеи, между чёрным адамантиевым горжетом и убористо стриженным скальпом угольно-чёрных волос. Поначалу я думал, что дело в атмосферной рециркуляции звездолёта, добавлявшей воздуху морозности, пока не понял, что это было лезвие топора, готовое к вынесению приговора. К счастью, кромка его осталась отключенной, иначе я, несомненно, был бы уже мёртв. Но зачем, в таком случае, наделять его актиничной остротой, когда простой замах и удар справятся с этой работой так же хорошо?
Логика. Эффективность. Сдержанность.
Скованные вместе, эти слова составляли наше кредо. Узы железа, в которые я всегда верил. Где был этот сплав в нашем отце, когда тот нуждался в нем больше всего? И опять, как это часто бывало в те дни траура и скорби, мои мысли обратились к меланхолии.
— Арем, — произнес из окружающих меня теней острый, как обнаженное лезвие у моей плоти, голос. — Расскажи нам.
Он использовал мое личное имя, данное мне вождем клана Гаарсак, и это раздражало мои уши. У него не было права использовать это имя.
— Я — легионер Галлик, из капитула прими, — ответил я с минимальным уважением. В то время всё это виделось мне бесполезной театральщиной.
— Что же, Галлик, — во второй раз произнес голос. В его тембре обнаружилось раздражение. — У нас есть вопросы. И ты на них ответишь.
Лезвие топора опустилось по нарастающей, разрезав мою кожу и выпустив каплю крови. Я видел туман от своего дыхания в холодном, стоячем воздухе; чувствовал гудение импульсных двигателей «Упрямого», резонирующих с нижних палуб; слышал ежеминутную регулировку позы своего дознавателя в низком, хищном рычании его брони.
Я был спокоен, готов к окончанию своего долга. Своего бессмертного долга. Я слегка склонил голову в вежливой просьбе.
Мой дознаватель счел это знаком продолжать, коим оно и было. В каком-то смысле.
— Расскажи нам о «Ретиарии» [17] .
Имя этого судна разожгло огонь в моих венах, изгнав холод ангарной палубы, когда моему разуму напомнили о жарких залах, багровых и чёрных. Пот, кровь, смерть… всё это сшиблось в миг обжигающего воспоминания. Оно нисколько не согрело замерзшую плоть глядящих на меня боевых братьев, чьи широко раскрытые, мёртвые глаза неподвижно застыли в их отрубленных головах.
17
Retiarius (лат.) — «боец с сетью», один из видов гладиаторов.
На мгновение я задумался, был ли выбранный способ казни символическим, насмешливым или просто отвратительно небрежным.
— Расскажи нам, что ты помнишь.
Я вспомнил огонь в верхних слоях атмосферы Исствана, и царящий в небесах ад. Но всё это было аморфным, всего-навсего впечатлением. Эмоциональным откликом.
Я оценил вероятность кары в случае, если признаюсь в этом. Предполагалось, что эмоции являются анафемой для Железного Десятого. Иногда мне казалось, что это относится и к самой жизни. Вместо этого меня ударило первое воспоминание. Оно было похоже на бронированный кулак, но звенело громом вступительного бортового залпа боевой баржи…
— Кровь Медузы!
Мордан редко предавался столь явным проявлениям эмоций, но наш путь к «Ретиарию» оказался неожиданно опасным.
Мои братья, запряженные в двойные челны штурмового тарана, разделяли его чувства, хоть и негласно.
Катус обоими кулаками сжал свой прорывной щит и прижал его к груди, как тотем. Бионический глаз в его правой глазнице вспыхнул из-за вызванной нервозностью автокалибровки.
Сомбрак стиснул зубы. Он был моим братом по щиту и делал так перед каждой битвой. Звук получался громким и диссонирующим, потому что его челюсть была кибернетической. Большинство из нас были заделаны на скорую руку, наши разбитые тела перестроили так, чтобы мы смогли в последний раз отправиться на войну.
Это был мой восьмой «последний раз». Судьба может быть настолько жестокой.
Азот был последним братом, которого я хорошо знал, хотя всего в трюме находилось десять душ, закованных в медузийский чёрный. Скорость истощения наших рядов была прискорбной, и вскоре я уже не видел необходимости запоминать имена.
Из всех моих братьев, известных и неизвестных мне, Азот был наиболее склонен к риторике. Когда нас сделали Бессмертными, наш отец лишил нас званий и титулов. Наше новое, перекованное призвание было символом позора для всех в нашем Легионе, и мы потеряли свои старые личности.
Думаю, что Азот был «фратером феррум» — Железным Отцом — до того, как впал в немилость. Там, где ему сняли серворуку, в его броне по-прежнему находились отверстия. Кем бы он ни был прежде, теперь он стал нашим сержантом.
Он воззвал к нам, ревя вопреки суматохе внутри трюма:
— Смертники! Наши строй ни разу не был сломлен. Будьте стойки. — Я услышал сервоскрежет его перчатки, когда он сжал рукоять своего громового молота. — Будьте решительны. Наше бесчестье требует от нас этого. Смерть ждет. Мы не страшимся её! Ибо что такое смерть…?