Xирург
Шрифт:
Идите спокойно, бормотал ибн Саббах, до тринадцатого века времени хватит всем. И времени, и власти, и денег. А потом придет Хулагу-хан, тихий псих, вечно обкуренный монголоид, генералиссимус оборванной неукротимой стаи, что страшнее любого войска, и сотрет вас с лица земли, заставит опять уйти в безмолвное подполье, откуда вы будете показывать миру то изогнутое жало, то колючие хелицеры — еще сотни лет, еще тысячи — до скончания человеческих времен. Не стыдитесь поражения, дети мои, ибо вы сами сдадите Хулагу крепость Меймундиз, и сам падет мой излюбленный Аламут, потому что обезумевшие монголы будут волна за волной бросаться на приступ, пока гора трупов не поднимется вровень с аламутскими стенами, и только тогда по телам убитых в мой дом войдут победители,
Мир распадался на призрачные зернистые пиксели, посетители плавились от адской жары двадцать третьего дня раскаленного мая, призрачным маревом дрожали перед глазами. Холодно. Как здесь холодно! Хасан попытался перевернуться на бок, подтянуть колени к животу, поплотнее закутаться в старый халат — сколько я сносил вас за свою жизнь? Легко посчитать на пальцах одной руки. Я не гонялся за деньгами, вы все это видели, я хотел только одного — покоя. Разве я его не заслужил? Ибн Саббах приоткрыл слабые, размякшие веки — теперь его дом заливало кровью. Густая, яркая, она сочилась сквозь серые стены, вихрила воронки у человеческих щиколоток, с тихим чавканьем лизала лежак у самого изголовья. Хасан благодарно погрузил в нее слабеющие пальцы — теплая! спасибо… как хорошо!
В комнатенке все прибывало и прибывало народу, и Хасан натыкался мутным, заплывающим взглядом то на мокрые ресницы первой жены, то на вытянувшего шею старшего сына, а вон вторая жена, ну что ты воешь, глупая баба, лучше бы ты привела мне маленького Хасана, моего бедного зарезанного малыша… Истово бубнил что-то голос — почти кричал, впервые не внутри, а откуда-то слева и сверху, и впервые Хасан его не слушал, потому что призраки, шелестя, расступились, разошлись, отталкивая друг друга вспотевшими плечами, и Хасан ибн Саббах увидел, как к нему идет живая человеческая женщина с тихим светящимся лицом и удивительными глазами, его любимая девочка, единственная дочка, прожившая от роду всего семнадцать минут. А потом он сам приказал сбросить ее в пропасть. Но она пришла. Все-таки пришла. Значит — простила.
Хасан ибн Саббах с радостным стоном перевернулся на спину, застыл, вытянувшись во весь рост, примеряясь к будущей могиле, а женщина подошла совсем близко, почти вплотную, так что Хасан даже сквозь смерть почувствовал, как чудесно пахнет от нее грудным молоком, настоянным на цветах, и отдыхающим хлебом.
Ля тахким илла иллах, отец — прошептала она ласково и улыбнулась так, что Хасана ибн Саббаха в последний раз в его жизни насквозь пробило черным злобным лучом, а потом черный свет рассеялся, а вместе с ним, наконец, навсегда умолк и голос, так что последнюю секунду своей долгой жизни Хасан прожил совершенно счастливым — без боли и в великой тишине. Но только одну секунду.
Потому что дочь, все еще улыбаясь, наклонилась прямо к его леденеющему лицу и медленно приговорила — кийама. Глаза Хасана выкатились от ужаса, он захрипел, пытаясь вдохнуть побольше смертного земного воздуха, и обмяк на своем каменном лежаке, так и не увидев, как медленно наливаются концентрированной чернотой золотые
Воскресение.
Иглодержатели — Гегара, Троянова, Матье. Тупая лигатурная игла Дешана. Острая лигатурная игла Купера. Лигатурная вилка.
Сначала он просто плакал, отвратительно, уродливо, надсадно, как плачут только очень взрослые мужчины, давно забывшие, как это ужасно, когда находишь в кустах дохлого котенка с аккуратно выколотыми глазами. Хрипунову понадобился почти литр коньяка — хотя лучше бы, конечно, водки, чтобы укротить этот непристойный, невыносимый вой. Экая странная реакция, ну ты же не маленький, Арсен, честное слово, ну что ты так расстроился, выпей еще, нет, я тоже не знаю, как это получилось. Правда, не знаю. И перестань ты, ради Бога, скулить. Мне поговорить с тобой надо. Слышишь? По-го-во-рить.
1. В состоянии эмоционального покоя лицо объекта производит на окружающих нейтральное впечатление. Так же нейтрально воздействуют на внешнюю среду слезы (плач, огорчение, гнев, смех и т. д. по всему эмоциональному спектру) объекта.
2. Триггерным механизмом для воздействия является улыбка, вызванная максимальным внутренним подъемом объекта (счастье? — зачеркнуто. Сильное желание? — зачеркнуто. Любовь?).
3. Пик воздействия приходится на момент угасания улыбки (проверить соответствующие группы мышц, зафиксировать схему). На видео и фотоизображениях сила воздействия объекта уменьшается на 30–50 %, но все равно остается достаточной для того, чтобы…
4. Реакция на воздействие (опытная группа порядка 25 человек, наблюдению доступны только внешние состояния): от крайнего ужаса до эйфории. Абсолютно все наблюдаемые демонстрируют нечто вроде кратковременного паралича воли.
5. Паралич воли.
6. Она ничего не знает.
7. Она ничего не должна знать.
Очень скоро стало ясно — жить с ней все равно, что с камышовой кошкой, мускулистой, мускусной, опасной. Чуть крупнее обычной, ласково вьется у ног. Но в глаза не смотреть. С рук не кормить. По голове не гладить. Тварь, тихая и хищная. Привычную жизнь пришлось вывернуть наизнанку, перекроить — операции в клинике сократились до минимума, прием вел кто попало, барыни роптали, но Анна больше категорически не желала сидеть дома одна — можно я с тобой, ну пожалуйста, пожалуйста, сияющий взгляд снизу, зажмуриться, прижать поплотнее к груди, чтобы не видеть. Чтобы не выпускать. Даже экономка получила бессрочный оплаченный отпуск, и привычная к ежедневному лоску квартира подернулась тончайшей, туманной пылью и стала еще более гулкой и не жилой.
Между тем, Анна хотела в гости. Извини, давай лучше завтра. Анна хотела в театр. В кино. В ресторан. Хорошо, ребенок, непременно, но только не сегодня, я, честно говоря, немного устал. Анна хотела новое платье с наглой спиной и длинные серьги с коньячными бриллиантами. Разумеется. Платье красное? Ты же доверяешь моему вкусу? Я привезу.
Ее как будто передержали взаперти в темном подвале, а потом пинком выпустили в ликующее июльское утро. Еще она хотела замуж. И ребенка. Мальчика. И мальчика. Чтоб был похож на тебя. Ты меня любишь?
Правильный ответ гуманнее всего заменяется поцелуем. И еще одним. И еще. Иди ко мне, милый…
Как будто медленно погружаешься в скользкую болотную воду, гнилую, тягучую, черную, ныряешь, пытаясь зажать нос и одновременно нашарить на дне невидимый браслет соскользнувших часов, но под пальцами только мягкая струящаяся гниль и тихое полуживое шевеление.
Нет.
Это как мамин белый тазик с пирожными. Царство давленых углеводов, податливое тесто, размазывающийся по языку скользкий приторный крем, бесконечные, длинные, рвотные содрогания.