Я - богиня на измене
Шрифт:
Я поднял глаза, глядя на встревоженное лицо и чувствуя, как ее пальцы играют с моими волосами. Я дорого бы отдал, чтобы остаться с вами… Но я видел хитросплетение судеб в зеркале, поэтому у меня есть несколько часов до рассвета, чтобы побыть с вами,. Последние несколько часов моей жизни я хочу обнимать тебя, целовать, прижимать к себе. Я хочу, чтобы ты уснула на моих руках, уткнулась мне в грудь, чтобы не кричала во сне, не сражалась с невидимыми врагами и не плакала, как ребенок, до тех пор, пока я не возьму тебя на руки, не прижму
Кто—нибудь, дайте ей силы пережить это…
И вот она снова лежит на моей руке, спит, а по ее щекам стекают слезы.
— Не уходи, прошу тебя, — шепчет она сквозь сон. — Я не хочу, чтобы ты уходил… Я тебя никогда не увижу… Умоляю, останься…
Ее тонкая рука прижимается к животу, а держу их в руках и не хочу отпускать. У меня будет только один шанс уничтожить Мерлина до тех пор, пока он не добрался до вас. А для этого придется забрать у Артура Эскалибур. Даже если для этого я перешагну через его труп. Перед глазами стояла мать,
— Я вернусь, — прошептал я, прижимаясь губами к ее виску. — Обещаю… Просто ты меня не увидишь… Не знаю как, но я постараюсь вернуться…
Моя богиня заворочалась, а я прижал ее к себе, дыша ее запахом и закрывая глаза. Как я хочу, чтобы это мгновенье продолжалось вечно.
— Почему ты не откатила время назад и не вышвырнула Мерлина! — я помню, как ударил по столу, за которым сидела мать, поигрывая красивым яблоком.
— Даже силы богини ограничены, — задумчиво заметила она, с улыбкой любуясь на красивый красный бочок яблока. Я помню, как она подняла на меня синие глаза и тряхнула волосами. Где-то на Авалоне орала Гвиневра: «О, любимый! Я все еще жду тебя! Ланцелот, любовь моя!». Я скоро по ней часы сверять буду.
— Зачем ты притащила ее на Авалон? — спросил я, понимая, что страсти по Ланцелоту утихают лишь тогда, когда рот Гвиневры занят едой.
— Он бросил ее неподалеку от озера, а сам ускакал, — задумчиво заметила мать, вздыхая. Зеркало показало Артура, а глаза матери затуманились нежностью. Артур с такими криками, что на них выбежали бы даже тараканы с оскалом тигра, рвался в гущу сражения. — Мы ее еле от медведя отбили… Нужно будет позволить им увидеться с Ланцелотом… Любовь Гвиневры — это не чары Мерлина. Мерлин так не умеет…
— О, Ланцелот! — снова послышался голос Гвиневры, а я медленно наворачивал ногтями стружку со стола. — Я так люблю тебя… Я бы жизнь за тебя отдала…
— Это называется любовью, — заметила мать, восседая в темном одеянии и задумчиво глядя в окно. — Истинной любовью… Это — не чары, не волшебство, не заклинание, которое можно снять. Однажды и ты полюбишь…
— Спасибо, не надо. Плохо, когда твоя мать богиня судьбы, — заметил я, глядя, как мама смотрит на два яблока, лежащих на столе. — Пока нормальные дети получают в подарок игрушечные мечи и новые рубашки, я получал «оп-оп! Еще бы немного и труп!» и «Ай-я-я-яй! Еще бы чуть-чуть и покойник!».
— Почему тебе не нравятся мои подарки? — улыбнулась мать, а я ответил ей нехорошей улыбкой. — А как же тот замечательный дракон?
— Так это ты мне его подарила? Ничего себе! Спустя столько лет узнаю, что это был подарок мне. Почему-то тогда мне казалось, что у дракона тоже был юбилей, а искать подарок было неохота, поэтому, как от сердца сына оторвала! — согласился я, вспоминая поединок.
— Ну что ты, милый. Трудности воспитывают характер и закаляют мужчину, — заметила мать, любуясь своими яблоками. Ткань ее черной одежды стекала на пол, а ее тонкая рука нежно погладила бочок яблока.
— Я заметил! У нас Артур настолько закаленный трудностями, что может спокойно жить в вечной мерзлоте семейных отношений, — согласился я, глядя на черные локоны матери, которая безотрывно смотрела на свои яблоки. — Ты хоть таблички сделай. «Мерлин» и «Артур». Могу рожицы вырезать….
— Ничего ты не понимаешь, — улыбнулась мать, поднимая на меня синие глаза и тяжело вздыхая. — Ты ничего не понимаешь в любви… Вот одно яблоко. Оно красивое и сильное с виду, но стоит его укусить, как ты понимаешь, что там гниль….
— Ага, и половинка червяка, — продолжал я, расхаживая по комнате, пока где-то влюбленным петухом орала в туман Гвиневра, намереваясь вплавь отправиться к любимому.
— Это — Мерлин. Мой лучший ученик, мой лучший жрец… Сколько их было? Сотни, — задумчиво и тихим голосом произнесла мать, усмехаясь и поглаживая яблочко по румяному бочку. — И каждый из них однажды, получив силу вершить судьбы во имя мое, воспользовался ею ради собственной выгоды… И за это его ждал мой гнев. А Мерлин нарушил обет, нарушил клятву, опьяненный жаждой власти… Но он особенный. Таких, как он у меня никогда не было… А вот и Артур…
— Здравствуй папа, — мрачно поздоровался я, глядя на дикое яблочко, по виду к съедобным не причисляемое. — Как у тебя дела, папа? Все в порядке? Просто мама мне тут мозг в мелкую кашицу стирает своими страданиями по мужикам.
— Не вредничай, Мор. Артур прекрасен в своей прямолинейности. Он бесхитростный и отважный. Артур — сорняк, который вырос в благородное растение. В нем нет гнили, нет черноты… От него не стоит ждать подвоха или предательства, — задумчиво произнесла мать, разговаривая сама с собой и гладя два яблока.
— А ты, мама — жадная гусеница, которая укусила себя за попу, — сардонически продолжил я, глядя на два яблока в ее руках.
— Защищай Артура, — внезапно произнесла мать, поднимая на меня глаза. — Без тебя он погибнет. А за это я дам тебе вечную любовь.
— Мама, ты решила мне поугрожать? У меня до сих пор свежо в памяти и в штанах, когда в тринадцать лет на меня оскалилась драконья пасть, — возмутился я, бросив взгляд на яблоки и жадную гусеницу, которая их сторожит. — Засунь свою любовь себе обратно. Она мне не нужна.