Я больше не буду, или Пистолет капитана Сундуккера
Шрифт:
– Правда? Значит, я попаду в книжные герои! Ура…
– Ну, до книжки мне далеко. А в газете, может, напечатают.
– Хорошо иметь родственника-писателя…
– Ты мне подразнись! Опять варежку возьму.
– Я больше не буду!
Когда одежда высохла, Петя отвез Генчика на моторке к Тележному спуску. И проводил до дома.
Они внесли клетку со Шкуриком в сарай. Шкурик подозрительно принюхивался. Генчик принес ему горсть пшена и молоко в блюдце. Чем кормить детенышей болотных крыс-мутантов, он не знал. Шкурик
Генчик и Петя постояли над клеткой.
– Вроде бы очухался, – сделал заключение Петя. – Значит, не помрет.
Петя ошибся. Когда на следующее утро Генчик прибежал в сарай, Шкурик лежал в клетке неподвижно. Скорчился и прижимал к груди черные ручки. Глаза были задернуты пленкой.
Генчик просунул руку. Потрогал Шкурика. Погладил. Потом принес со двора большой лопух. Завернул в него крысенка. Только острый голый хвост торчал из лопухового свертка.
Генчик похоронил беднягу Шкурика за сараем, недалеко от своего игрушечного города. Никуда не денешься, рядом с городом всегда бывает кладбище.
В плоский холмик он вкопал похожий на пирамидку обломок кирпича и написал черным карандашом:
ШКУРИК
Большой печали Генчик не чувствовал. Что поделаешь? Он старался, он спасал. Раз несчастный Шкурик не пережил вчерашнего, значит, такая у него судьба.
Правда, ресницы все-таки слегка намокли…
Конечно, жаль Шкурика… Если все живое появляется на свет не зря, значит, и этот шкыдленок жил для какой-то пользы. Для какой? Чтобы радовать своего хозяина Бусю? Но тот его предал… А может, для того, чтобы отучить от страха Генчика Бубенцова?
«Тогда спасибо тебе, – мысленно сказал Генчик Шкурику. А потом вдруг подумалось дальше, о себе: – А от тебя-то какая польза? Ты зачем на свете?»
В самом деле, какой от него, от Генчика, в человеческой жизни прок? Что он сделал хорошего? Пожалуй, одно: помог старой тетке достроить модель… Но и эта история окончилась плохо.
Нельзя, чтобы она окончилась так!
Генчик понял, что сейчас побежит к Зое Ипполитовне. Сию минуту! В конце концов, есть повод: надо отдать пистолет… А дальше будет видно.
Но расстаться с пистолетом вот так, сразу, было жаль. И Генчик пострелял с крыльца. По бельевым прищепкам на веревках, по жестянками и головкам одуванчиков.
Меткость была уже не та, что прежде. Случалось, что и мазал. Но огорчения Генчик не чувствовал. Теперь – не все ли равно?
Наконец не осталось в карманах шариков-пуль. Генчик нащупал напоследок лишь сухую мелкую горошину. Что ж, она тоже годилась.
Но с крыльца Генчик стрелять не стал. Он подумал, что надо отдать салют над могилой Шкурика. Зарядил последний раз пистолет и пошел за сарай.
Там… ну надо же
Генчик просто обалдел от такой наглости. Разлеглась, как у себя дома!
– А ну, пошла отсюда!
Тарелка тяжело поднялась и повисла метрах в семи от земли. На траве и городе темнела ее круглая тень.
Городской парк с каруселями, мост через канал, дома вокруг площади с фонтаном и сам фонтан – все оказалось всмятку. Валялись вдавленные в песок разноцветные пружинчики.
Генчик брякнулся над развалинами на колени. В сердцах плюнул через плечо в сторону тарелки и стал горестно собирать несчастных жителей города в ладонь…
Наследство
Зоя Ипполитовна поднялась поздно. Вялая, как после гриппа. В окна било солнце – словно и не было вчерашнего ненастья.
Но хорошая погода не прибавила бодрости.
Зоя Ипполитовна сварила себе кофе, а Варваре дала вчерашнего супа. Варвара брезгливо фыркнула.
– Тогда лови мышей, – сказала ей Зоя Ипполитовна. Варвара дернула хвостом: где, мол, они у вас, мыши-то? И ушла на двор.
Зоя Ипполитовна поставила на электрическую плиту оцинкованный бачок с водой. Для стиральной машины. Конечно, и душа болит, и скорченные пальцы ноют, то, пока жива, забрасывать хозяйство нельзя…
Вода грелась долго. А когда в бачке наконец забулькало, в наружную дверь застучали. Зоя Ипполитовна отодвинула щеколду, которой запиралась в доме на ночь. Неужели Генчик?
Это был вчерашний мальчишка. С пластинкой в бумажном конверте. А сам – перемазанный, в пыли и черных крошках. Запыхавшийся, сердитый. Не поздоровался. Просто протянул конверт:
– Вот. Готово.
Зоя Ипполитовна недоверчиво потянула из конверта тяжелый диск. Пластинка оказалась цела.
Ни малейшей трещинки, никакого следа склеек.
– Это… чудо какое-то! Как ты сделал? Будто она и не разбивалась.
Мальчик вскинул ресницы – словно припорошенные сажей.
– Я не смог склеить, не хватило куска. Это другая.
– Как другая?… Откуда?
Он сказал с легкой неохотой, но без задержки:
– Из дедушкиной коллекции.
– Вот как…
Странно это все было. Непонятный ребенок.
– Послушай, мальчик, но зачем? И дедушка… Он разрешил тебе?
– Он умер. Год назад… Он всю жизнь собирал старые пластинки, да теперь мало осталось. Почти все снесли в «комок»…
– Куда?
– В комиссионку.
– Господи… Кто снес?
Он теперь глядел мимо нее. Сказал угрюмо и откровенно:
– Кто-кто… Мать с отцом. С новым… Когда не было денег, чтобы керосинить. Я не успел помешать…