Я был на этой войне
Шрифт:
— Эти склады предназначены для оказания помощи местному населению! — опять подал реплику придурочный москвич. — Этого ни в коем случае нельзя делать, мы настроим людей против себя!
— Замолчите, майор, — оборвал его комбриг, — мы вам предоставляли слово. Этой войной мы и так уже настроили людей против себя так, что дальше некуда. Продолжайте, Миронов.
— Да у меня, в принципе, все, если план будет одобрен, то готов сам лично возглавить колонну. Надо сообщить только в батальоны, чтобы доставили раненых сюда на КП пораньше, а в 9.30 мы выдвинемся. Если пойдет все, как я планирую, то к 17.00 мы вернемся назад. Как раз хватит времени для проработки аптечных складов.
— А ваши предложения по гостинице «Кавказ» и площади?
— Предлагаю —
Затем долго обсуждали «за» и «против» моего плана действий, и после получасовых дискуссий командир в целом одобрил мой план. Колонну он решил вести на «Северный» самостоятельно. С собой из штабных брал меня с Рыжовым, начальника разведки, командира медроты, командира третьего батальона, замкомандира по тылу. После подсчета оказалось, что раненых у нас всего, включая батальоны, находится сто двадцать два человека, и многие отказываются от эвакуации. Хотя, казалось бы, для тебя война закончилась, ты не струсил, не сам прострелил себя, на многих были готовы или подготавливались наградные листы. Многие бойцы после ранения могли рассчитывать на досрочное увольнение с военной службы. Но нет. Даже многие тяжелораненые отказывались от эвакуации в тыл. На многих приходилось командирам кричать, приказывать, убеждать.
Многие бойцы откровенно плакали от обиды, как будто их несправедливо обидели или наказали. Кто-то не хотел уезжать из-за солдатского братства, не мнимого, а истинного, многие откровенно говорили, что еще не утолили свою жажду мести за погибших товарищей. И, глядя на эти лица, на эти горящие безумным внутренним огнем, но при этом озаренные каким-то светом глаза, понимаешь, что эти люди готовы отдать свою жизнь за окружавших тебя товарищей. Отдать, не задумываясь, не торгуясь со смертью, противником, а просто встать между пулей и товарищем, заслоняя собой, при этом не требуя никаких привилегий, наград, индульгенций. Я задавал себе вопрос, на который так до сих пор и не нашел ответа: может, это и есть то самое величие духа русского солдата, которое не сумела сломать ни одна армия в мире? И это несмотря на то, что ни одно правительство в России не любило, даже боялось своей армии и постоянно стремилось сломать ей хребет, сделать то, что не удавалось противнику. А русский «махор», несмотря на козни своих руководителей и отчаянное сопротивление любого супостата, вгрызаясь в его горло, мстя за своих погибших товарищей, погибая сам, убивал врага. Смерть одного рождала и породит еще желание мести у окружавших его сослуживцев, и так будет продолжаться до последнего солдата. А правительство, зная этот парадокс, периодически будет подбрасывать новых противников, потому что, когда закончатся явные враги, а ты уже вкусил крови и остановиться практически невозможно, ты оглянешься.
А когда оглянешься, то поймешь, читатель, что пока ты дрался по чьему-то не понятному никому приказу, вся страна спокойно жила, процветала. Кто-то сумел на войне сколотить приличный капитал, кто-то перетащил деньги за границу, а твой товарищ солдат, которого ты, обливаясь потом и кровью, тащил обезноженного под обстрелом, получает от государства пенсию за обе свои ноги в 300 рублей.
И после третьего тоста он схватит тебя за руку и, заглядывая в глаза, с надрывом в голосе спросит: «Зачем, зачем ты вытащил меня?» Тебе будет горько, обидно, стыдно, что ты спас его. И тот поступок, которым ты гордился, —
Потому что это государство по своей прихоти отправило тебя на бойню, а затем бросило. Как живых, так и мертвых. Прокляло и забыло. Не было ничего. Это твои параноидальные фантазии, вызванные посттравматическим синдромом и многочисленными контузиями, но ничего, мы тебя в психушке в течение пяти лет вылечим, заходи. А оставшуюся армию мы разгоним, сократим, чтобы не трепали, не обсуждали наши действия. Как убирают свидетелей преступления, вот так и военных после каждой «освободительной» кампании разгоняют. После Афгана, после вывода войск из Германии и т. д. Потому что знали: армия может развернуться и узреть, что настоящий враг ее совсем рядом, в Москве.
А когда тебя сократят, выгонят на гражданку или запрут в дальнем гарнизоне, ты будешь вспоминать свою жизнь и осознаешь, что самые яркие, не отретушированные чувства, впечатления, вкус и настоящую цену жизни ты понял там, на какой-то войне. Вся жизнь будет делиться на две части. ДО и ПОСЛЕ войны.
И тут ты встанешь перед выбором, извечным русским вопросом: «Что делать?».
Можно попытаться жить как все, но ты знаешь, что высоко не поднимешься. Можно идти в правоохранительные органы, туда, кстати, нас с тобой охотно не берут, психи, говорят. Можно в киллеры податься, дело привычное, да и платят, говорят, неплохо. Убивать, только не в таком количестве и не за идею и месть, а за деньги. Сможешь? Воротит? То-то, а некоторые идут.
И третий, суррогатный путь — наемники. Правда, ты там сможешь воевать вместе с теми, в кого стрелял совсем недавно, но ничего, деньги не пахнут, а если понравится, то будешь с яростью мстить аборигенам за своего друга, недавнего врага.
И раненые бойцы все это знали. Кто-то знал, кто интуитивно, кожей чувствовал, что это самое то, ради чего живет мужчина, и если они сейчас уедут, то больше это никогда в их жизни не повторится. И поэтому цеплялись за любую возможность остаться. Некоторых командиры откровенно обманывали, говоря, что они помогут сопроводить колонну, а затем вернутся в расположение бригады. Кто-то верил, кто-то хотел верить, в надежде, что колонна не сумеет пробиться и вернется назад, некоторые верили, что придется перед отправкой в госпиталь в последний раз славно повоевать и отправить к ихнему Аллаху немало его верующих.
А то любят визжать «Аллах акбар, Аллах акбар», — мы и без них догадываемся, что он «акбар», — но сами к нему не торопятся. Нехорошо это. Тем более, что им рай обещан за священную войну с неверными. Так что мы все делаем благое дело для правоверных, отправляя их в рай, а они, как слепые щенки, сопротивляются.
Ночь эта на командном пункте бригады выдалась бессонная. Мы с Юркой, начальником штаба, начальником разведки и еще большим количеством офицеров рассматривали, прорабатывали варианты прохождения колонны, связывались с соседними частями, договаривались о проходе через их территорию, о взаимодействии в случае нападения духов на нас. Механики готовили машины к переходу, оружейники пытались отладить БМП-3, работы хватало всем.
Когда были отработаны и согласованы вопросы по вывозу раненых и штурму аптечных складов, остались одни штабные офицеры. Совещание начал начальник оперативного отделения, потом мы долго обсуждали варианты штурма комплекса зданий, расположенных на площади Минутка. Поначалу много было высказано в адрес и объединенного командования, и московских умников, но постепенно все успокоились, обсуждение перешло в спокойное русло.
Единодушно пришли к выводу о самоубийственности штурма площади «в лоб». Тем более что пришлось бы сначала захватить мост через Сунжу, выходящий на площадь, а затем, прогоняя под кинжальным огнем людей, мы могли бы их просто положить навсегда на этом мосточке. Мост как раз находился на нашем пути движения к площади. И миновать его мы не могли, если только не объезжать полгорода.