Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

Андреев Петр Харитонович

Рассветало. Прошла еще одна ночь пути. День, предвещало, должен был быть солнечным. Это нас радовало. Двигаться становилось с каждым днем тяжелее. Маршрут пролегал по каким-то лесным, а скорее, болотным дорогам. Лошади от суточных переходов и без корма обессилели. И все чаще пушки, повозки и двуколки по непролазной грязи приходилось тащить солдатам. Но самое неприятное – это когда ты постоянно находишься под моросящим осенним дождем и не можешь нигде укрыться, даже стать под дерево. И нет у тебя надежды, что где-то остановишься, очистишь от грязи одежду и обсушишься. Поэтому, когда проясняется небо, на душе у солдата становится веселее. Солнечный день – значит, отдых. На день надо затаиться. Обнаружить себя нельзя. Во время таких остановок можно умыться, пособирать каких-то кореньев, чтобы заморить червячка, и вволю выспаться. Мы так приспособились к обстановке, что спали и на ходу,

и стоя, и под дождем и снегом, и в грязи, и на мерзлой земле. Голод и непосильный труд сделали нас какими-то безучастными. Не было слышно смеха, разговоров. Не было и агрессивности. Со стороны мы были, наверное, похожи на осенних мух, которые двигаются, но медленно и не создавая шума.

По колонне передали команду «Привал!». Рассредоточились по лесу. Сосновый бор. Место сухое, песчаное. Управленцы расседлали, а огневики и ездовые распрягли лошадей. Безлошадные в это время спали, устроившись под деревьями. Мы, имевшие лошадей, всегда им завидовали. Ехать в седлах мы не могли. Стоило сесть в седло, как тотчас же засыпал. А уснул – значит, упадешь с седла. А падаешь с седла обычно вниз головой. Так что это опасно. Но лошадь не бросишь, даже если она тебе и помеха. На марше ее надо все время вести в поводу, а на привале покормить и напоить. С водой легче, а вот корма нет. Его надо найти и заготовить. Нарвать сухой осоки и наломать сосновых или еловых ветвей. Других кормов не было.

Во второй половине дня поступила команда зарыть в землю военное имущество. Оставить только оружие и боеприпасы. Личные документы, кроме комсомольских и партбилетов, сжечь. Это нас встревожило. Понимали, что обстановка усложнилась. И в то же время обрадовало. Легче стали повозки, а мы избавились от так мешавших на переходах противогазов. Каски были выброшены еще раньше.

Завершением одного из ночных переходов была дневка в лесу, недалеко от какой-то деревни. Кто-то из нашего взвода незаметно проник в деревню и похитил старую телячью шкуру, видно, долгое время висевшую где-нибудь на чердаке. Шерсть ее была сильно попорчена молью, а сама шкура наполовину съедена мышами.

Мы завернули шкуру в плащ-палатку и, отойдя подальше от расположения подразделения, на костре из сушняка, чтобы не обнаружить себя дымом, опалили. Опалили, правда, плохо. Сделать это было очень трудно. Как только сунешь кусок шкуры в огонь, она тут же сворачивается в трубку шерстью вовнутрь. Обработанную таким образом шкуру разрезали на мелкие части и сварили. И должен вам сказать, что я до сих пор ничего вкуснее не едал. Несмотря на то, что ели мы ее все-таки с шерстью.

Запомнился мне и такой случай, тоже связанный с едой. На одной из дневных остановок кто-то сходил в деревню. Делались эти вылазки тайно. Никто никому не докладывал и не отпрашивался. Да никто никого и не контролировал. На этот раз принесли с килограмм ржаной муки. Мука сильно попахивала прелым, а потом оказалась еще и горькой. Но тогда нас это не смутило, у нас была другая задача – превратить ее в съедобное блюдо. Не будешь же есть сухую муку. Одни говорили, что надо заварить муку в кипятке. Другие – испечь что-то вроде хлеба. Верх взяли последние. Решили испечь блины. Муку замешали в холодной воде. А где испечь? На этот раз костер в лесу решили не раскладывать. Недалеко от опушки стоял одинокий сарай. Вот туда мы и отправились. Сарай оказался овином, то есть местом, где сушат и молотят злаковые. Растопили печь. Откуда-то принесли кусок ржавого до дыр кровельного железа, и работа закипела. Закипела в буквальном смысле слова. На уложенное на костер железо наливаем ржаную болтушку, а она почему-то не запекается, а кипит до тех пор, пока не превращается в угольную корку. Но и тут был найден выход. Как только тесто закипало, железо с огня снимали и содержимое съедали ложками.

Редки солнечные дни осенью. Не успели просушить промокшую, пахнущую прелью одежду, как снова наступили изнуряющие дожди, а то и дожди со снегом.

Под таким дождем колонна уже сутки продвигалась по заболоченным лесам. Скорость движения была очень низкая. Больше стояли. Все время что-то вытаскивали из грязи. То пушка завязнет, то повозка, и пока солдаты помогают обессилевшим лошадям, колонна стоит.

Наступал вечер, уже сгущались сумерки, когда мы вышли на опушку леса, где стояли приземистые сараи. Это были брошенные хозяевами свинарники. По команде объявлен привал, и мы бросились в укрытия. Были они, правда, не совсем пригодны для человеческого жилья, но для нас и это было блаженство. Не мочил дождь, и спать на навозе было тепло.

Со мной здесь произошло незначительное, но на всю жизнь запомнившееся приключение. Отправляя на фронт, нам выдали новые противогазы, те, которые

мы сейчас закопали на маршруте в лесу. Но закопали только сами противогазы, а сумки оставили. Они удобны для хранения нехитрого солдатского имущества. Так вот в карманчиках, пришитых на передней стенке сумки, были две ампулы с противоипритной жидкостью. Предназначались они на случай химического нападения. Если тебя обольют с самолета этой маслянистой жидкостью, которая не смывается водой, ты должен раздавить ампулу и ее содержимым (это примерно 30 граммов спиртового раствора) смыть капли иприта. Но капли иприта на нас, к счастью, не попали, а потому содержимому ампул нашли другое применение. Его давно уже выпили. Я же свои сохранил. Чтобы их кто-нибудь ненароком не вытащил, я их положил в сумку, подальше от людских глаз. Под дождем в болотах о них как-то не думалось, а тут, попав в «комфортные» условия, так свернуло голодом желудок, что рука невольно потянулась за злополучной ампулой. Выпил только одну. Вторую кому-то отдал. Мне показалось, что если бы я выпил две, то кончилось бы это, наверное, смертью. Только через два дня, когда нам на взвод управления дивизиона, то есть человек на тридцать, выдали коровью голову и, разрубая ее, я съел кусок сырого мозга, только тогда я наконец смог закрыть рот. Такое было действие противоипритной жидкости.

Погода становилась все ненастнее, и одежда уже не могла нас защитить от холода. И тогда люди массой согревали друг друга. На каждой остановке, на привале кто-то, подстелив плащ-палатку, ложился на нее, а на него наваливались мокрые и продрогшие его товарищи. Верхние просили, чтобы ложились и на них.

Большую роль сыграли плащ-палатки. Они защищали солдат от дождя, снега, ветра и даже мороза в пути, в окопах и на привалах.

Все хуже становилось и с обувью. Первое время мы почти не разувались. На привалах старались побыстрее согреться и уснуть. Влажные портянки высыхали на ногах. Затем в сапоги через дыры стала затекать вода и набиваться болотная грязь. Чтобы идти, на каждом привале необходимо было выливать воду и избавляться от грязи, попавшей в сапоги. У моих сапог совсем оторвались задники вместе с каблуками, и это создавало мне немало дополнительных трудностей. Когда подмораживало, резало пятки, а при оттепели за голенища сапог и в брюки запрессовывалось столько грязи, что снять сапоги можно было, только предварительно выковыряв ее через верх голенища с помощью специально выструганной лопаточки.

С наступлением сумерек вышли из леса и сразу же вступили на улицу деревни. Да, удивительные эти места Брянщины. Деревни так плотно окружают леса, что совершенно нет полей. Даже в огородах кое-где растут одинокие сосны. Обычно в деревне одна узкая улица с плотно прижавшимися друг к другу домами. Дома низкие, под толстыми соломенными крышами с большими свесами. Между домами массивные плетни высотой под самые крыши. И вязкая черная грязь. Тротуаров для прохода людей нет. В домах нет деревянных полов. Нет даже глинобитных, как на Украине. Просто земля. Черная. В некоторых домах с выбоинами.

Эта деревня не походила на описанную выше, хотя с двух сторон к домам вплотную подступал лес. С других сторон расположились поля. Две улицы пересекались буквой «Г». Дома были хорошие и стояли редко. Каждый двор представлял собой отдельную маленькую усадьбу. И удивительно сухая дорога.

В этой деревне мы и сделали привал. Наш взвод занял стоящую особнячком маленькую хатенку с таким же маленьким сарайчиком во дворе. Хозяев дома не было. Дверь была заперта на замок. Все убранство единственной комнаты – русская печь да дощатый настил – нары, или, как их называют в деревне, полати. И деревянные полы.

Мне передали распоряжение штаба, что я назначен дежурным по дивизиону. В обязанности дежурного входило организовывать кормление лошадей. Узнав в соседнем доме, где находится колхозное сено, отправил туда ездовых. Навес стоял в 200–300 метрах за огородами одного из домов. Пока солдаты укладывались спать, сено было доставлено, дневальные выставлены, и деревня замерла.

С рассветом где-то накопали картошки. Сварили и, усевшись на полу (стола в доме не было) вокруг ведра с картошкой, принялись за еду. Неожиданно наше застолье было прервано. Дверь распахнулась: на пороге стоял начальник связи дивизиона младший лейтенант Ильин. После того как несколько дней тому назад, прихватив с собой штабные документы, убежал начальник штаба дивизиона (фамилию его не помню), Ильин был назначен исполняющим обязанности начальника штаба. Мы его знали как довольно-таки трусоватого человека и любителя выпить. Вот и теперь – глаза блестят, лицо красное. Правая рука на рукоятке пистолета, заложенного за отворот шинели. Звучит команда «Встать!», и дуло пистолета упирается мне в грудь: