Я – Человек! Часть 1. Фашист
Шрифт:
Генрих понял, что призрак не пустит никого, кто бы мог посягнуть на его былое счастье. Этот дом принадлежал счастливым людям, и он будет принадлежать им всегда. Видимо, прижизненные душевные страдания, а может любовь, придали призраку небывалую силу. Генрих понял, что его приближение призрак видел и был готов убить его, нераздумывая. С такими явлениями Генриху приходилось сталкиваться в Тибете, но там призраки были астральные, без человеческого начала, а тут… Анализируя то, что удалось узнать, Генрих заметил еще одну особенность: он понял, что дом будет принадлежать этой семье всегда. Значит, заглянул в будущее? Путешествия в океан астрала становятся
На радостях от таких продвижений в освоении нереальности, Генрих в разговоре с Отто сказал:
– Зря Директор покупает этот дом. Уверен, он об этом пожалеет.
– Ну что ты говоришь, откуда ты можешь знать? – Отто хоть и не дождался ответа, но на следующий день, в разговоре с Директором, передал ему слова Генриха. Директор читал дело Генриха и знал о его причастности к Ahnenerbe, поэтому отнесся к его словам неожиданно серьезно – он отказался покупать этот дом.
Дом купил приезжий французский промышленник, бизнес которого унесла война, и который решил доживать свой век в тихом местечке на берегу моря. Но тихо дожить у него не получилось. Как говорили потом, через некоторое время он сошел с ума, сжег этот дом и сам погиб в этом пожаре.
После этого случая Директор посетил Генриха. Он вошел в камеру в сопровождении охраны, не здороваясь и ничего не говоря, с минуту стоял, молча смотрел на Генриха, а потом неожиданно сказал:
– Я хочу отблагодарить. Чего ты хочешь?
Генрих на секунду растерялся и ответил:
– Отдельную камеру.
– Хорошо, будет. Спасибо.
Директор вышел, и с тех пор Генрих жил в одиночке почти шесть лет, если не считать случая с датчанином-педофилом. Его все устраивало, путь был уже намечен, освоение астрала двигалось полным ходом, и тут Отто со своим «приятным» известием! Черт! Скоро уже ужин, Генрих почувствовал непонятное волнение. Странно, вроде, редко когда волновался, видимо, привычка остается от путешествий по астралу. Ведь там нет эмоций. Нет ощущений, нет чувств, нет ничего, только информация.
Все ощущения, которые испытывает человек, чувства, эмоции, запахи, осязание – это лишь импульсы электронов в нервных волокнах, раздражающие клетки головного мозга, которые и дают представление об испытанном чувстве. В астрале физического тела нет, поэтому нет и никаких событий, связанных с импульсами в нервах, там просто бесконечное спокойствие и нирвана. Поэтому путешествия в астрал чреваты невозвращением. Человек, впервые попавший туда, воспринимает его как рай. Абсолютное спокойствие, из которого никуда не надо спешить, зачем? Чувств нет, эмоций нет, никаких раздражителей, только спокойствие. И остаются там незадачливые путешественники, пока не умрет физическое тело, и получается, что для многих выход в астрал – это билет в один конец. Но не для Генриха. Еще в детстве он освоил технику выхода из тела и тогда сразу понял, что нужно заставлять себя возвращаться. С годами тренировок он уже настолько легко ходил и возвращался из таких глубин, что даже ему приходилось потом подолгу медитировать, чтобы разобраться, где же он был, и какие крупинки информации ему удалось притащить на себе. Астрал научил его не волноваться. Даже когда убивал, он не испытывал особых эмоций, а тут известие о соседе волнует?
Железная створка на двери брякнула и со скрипом отворилась. В проеме показалось лицо охранника, и он произнес:
– Отойди и повернись лицом к стене!
Генрих повиновался, повернулся и оперся ладонями в стену. Сзади открылась дверь, послышалась возня,
Детина, с дебильным выражением на конопатом лице, ухмылялся гнилыми желтыми зубами, разглядывая нового сокамерника. Подмышкой у него был свернутый в рулон соломенный матрас, а в руке грязный холщевый мешок, видимо, с личными вещами. От него сильно воняло чесноком и немытым телом. Одет он был в матросские шаровары и лоснящуюся от грязи жилетку, на голых ногах растоптанные кожаные ботинки. Крепкие руки, покрытые рыжими кудрявыми волосами, были по плечи изрисованы расплывшимися татуировками в виде якорей и цепей.
Оглядев Генриха с головы до ног, он подошел к нему и сунул ему в руки свой матрас, а потом, не говоря ни слова, завалился на кровать Генриха прямо в грязных ботинках.
– Может, сначала познакомимся? – опешил Генрих, он положил матрац на вторую, не заправленную койку, и повернулся к соседу.
– Ты, держись от меня подальше, могу пришибить ненароком! – детина загоготал, обращаясь к Генриху, и потом крикнул басом в сторону двери:
– Есть хочу! Когда там пайку принесут? Эй, охрана!
Генрих вдруг понял, почему известие о соседе его так встревожило. Он сел на свободную койку и закрыл лицо руками. С одной стороны его радовало, что он так научился заглядывать в будущее и предчувствовать грядущие события, с другой стороны, этот новый сосед мог стать реальной проблемой для Генриха. В том, что соседа придется убить, Генрих не сомневался. Договориться или вообще как-то построить диалог с таким мужланом никак не представлялось возможным. Судя по поведению этого рыжего, интеллекта в его голове ноль, а если он еще и агрессивный? Надо расспросить Отто, кто он и за что тут. Может, его подсадили в эту камеру ненадолго? Общаться с дебилом, который сейчас лежал на его кровати, ковыряя в носу и вытирая пальцы об одеяло, у Генриха не было никакого желания. Этот сосед и был реальной опасностью, не предусмотренной планом.
Ведь если у этого детины случится сердечный приступ, как тогда у педофила-датчанина, Директор может догадаться о неслучайности этих событий. А прибавив сюда информацию о проклятом доме, которая взялась неизвестно откуда, мог вполне сделать вывод о паранормальных возможностях Генриха. Тогда можно было ждать что угодно. Воображение рисовало пожизненное заточение на дне колодца, куда еду спускают в ведре на веревке, в каменном мешке, закрытом от всех людей, которым Генрих мог принести смерть простым щелчком пальцев.
Цепочка событий могла завести Генриха в такие обстоятельства, из которых выбраться уже было гораздо труднее, а, может и невозможно.
Рыжий лежал на кровати Генриха, не обращая на него никакого внимания, Генрих тоже предпочел молчать, сидел, закрыв лицо руками, и размышлял. Наконец, за дверью послышался грохот железной тележки, на которой развозили ужин, и окошко на двери со скрипом распахнулась. В него подали две алюминиевые миски, наполненные кашей, и две деревянные кружки с чаем. Генрих встал, взял в окошке хлеб и чай, а рыжий бодро соскочив с койки, схватил обе тарелки. Он вывалил кашу из одной тарелки в другую, а пустую тарелку выбросил в угол. Потом подошел к столу, забрал весь хлеб, подвинул к себе обе кружки с чаем, и, усевшись прямо на стол, начал, громко чавкая, уплетать кашу.