Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
За домом они не следят — им только в свинарнике жить; ни мужу, ни жене в голову не придет подкрасить стены, двери, оконные рамы.
Экое бесстыдство! А с той поры, как она попыталась выкинуть их на улицу, хотя арендный договор не истек и будет в силе еще десять лет, жильцы, встретив склочницу на улице, не здороваются. Смотрят холодно в глаза, а их выродки до того обнаглели, что показывают ей язык, родители же хоть бы что.
И последняя капля: съемщики живут всего в полукилометре от нее, но не утруждают себя передачей квартирной платы из рук в руки, а позволяют себе переводить ее по почте. Законник ставит песочные часы, каждые три минуты переворачивает их и, сонливо глядя на клиентку, покачивает головой.
— Щекотливое дельце. Оно требует тщательного изучения: надо ведь истолковать текст арендного договора в нашу пользу.
Прекрасно. Это будет тянуться долго, но старуха не ослабит своей бульдожьей мертвой хватки.
Упомянул ли я, что в рыночные дни по причине визита к законнику склочница надевает шляпку, как будто направляется на воскресную мессу?
Она вся — воплощенная добродетель и справедливость. Как вызывающе она улыбается, звоня к законнику и усаживаясь в приемной, где дожидаются клиенты!
Эта радость обходится ей недешево: после каждого переворота песочных часов количество крестиков растет.
Но ей на это плевать. Игрокам тоже гораздо чаще случается проигрывать, чем выигрывать. За удовлетворение страсти к сутяжничеству стоит платить, и успокоится склочница только тогда, когда, высохшая, превратившаяся в собственную тень, всеми брошенная, испустит последний вздох на широкой кровати орехового дерева.
Психиатрам склочницы превосходно известны: кое-кто из этих особ настолько поддается снедающей их страсти, что не останавливается даже перед использованием крысиного яда, лишь бы только одержать верх над противником.
В феврале луга покрываются маргаритками, потом калужницами, превращаясь в великолепный цветочный ковер.
Но склочница не видит цветов, не слышит звонкого журчания протекающего по ее земле ручья, где водятся раки.
Ручей тоже представляет собой прекрасную зацепку для судебного процесса: по вечерам мальчишки прямо на ее глазах сачками ловят в нем раков.
Склочница раков не ест. Она считает их нечистыми тварями, которые питаются падалью и тухлым мясом, к тому же у них такие страшные клешни.
Но она старательно записывает фамилии мальчишек, дни и часы, когда они ловили раков. Законник просит указать и возраст преступников.
Увы, большинство из них младше десяти лет, самому старшему — двенадцать. Это значит, что привлечь их к суду будет сложно.
— Но ведь они не только вторгаются в частное владение, но и совершают кражу, — настаивает склочница.
— Все равно они несовершеннолетние.
— А родители? Они тоже несовершеннолетние? Или они не несут ответственности за преступления своих детей?
Ведь всякое покушение на частную собственность, особенно на собственность склочницы, должно почитаться преступлением. Почему же тогда нельзя подать в суд на родителей преступников?
Законник ничего не имеет против: пусть все это бессмысленно, но гонорар-то свой он все равно получит.
Склочницы встречаются не только в деревнях. И не только в маленьких городках они дежурят у окон, прячась за шторами. Склочницы существуют во всех слоях общества, с той лишь разницей, что в высших классах они оспаривают завещание не с целью получить лужок, а чтобы обскакать брата или золовку и прибрать к рукам бабушкины бриллианты либо пакеты акций и облигаций.
И тут уж борьба ведется не на жизнь, а на смерть. Только вместо законника действует настоящий адвокат да порой еще с помощью нотариуса.
Франсуа Мориак показал семейство, окружившее себя сворой адвокатов, все члены которого под защитой юристов ведут беспощадную борьбу между собой. Возможно, я не буквально точно передал то, что написал Мориак, но смысл сохранил.
Андре Жид пошел гораздо дальше, написав лапидарно: «Семьи, я вас ненавижу!»
Чуть ли не те же слова бросил палате депутатов Леон Блюм, когда был премьер-министром [139] : «Буржуа, я вас ненавижу!»
139
Блюм Леон (1872–1950) — лидер и теоретик Французской социалистической партии, в 1936–1938 гг. глава правительств Народного фронта.
В конце двадцатых годов один комиссар полиции признался мне, что существует категория преступлений, число которых установить невозможно, но, по всей вероятности, оно достаточно велико.
Эти преступления действительно никогда не раскрываются, потому что по большей части совершаются в сельской местности и главным образом женами. Я имею в виду отравления.
Часто фермеры женятся на женщинах гораздо моложе себя и куда более агрессивных. У некоторых из них, как говорят в народе, в заднице свербит.
На ярмарке батраков — они существуют так же, как конские или птичьи, — фермерши на год нанимают работника, предварительно пощупав у него мускулы.
Среди батраков не редкость молодые, крепко сложенные парни, ни дать ни взять жеребцы, и через некоторое время склочница невольно принимается сравнивать его со стареющим пузатым мужем.
Сперва работник и хозяйка переглядываются, потом начинают тайком встречаться и заниматься любовью.
Вступают ли они в сговор? Как бы то ни было, в итоге муж становится лишним. Обычно склочница сама подсыпает ему в похлебку небольшими порциями мышьяк — яд, который прежде имелся на каждой ферме.
Через месяц, иногда позже — такое дело надо обделывать осторожно, — муж начинает жаловаться на желудок, на боли в области сердца. Деревенского врача это не удивляет: известно, что фермер имеет обыкновение выпивать в день четыре-пять литров вина, не считая нескольких стопок водки. И когда тот наконец, к великой радости склочницы, умирает, врач со спокойной душой подписывает свидетельство о смерти.
Комиссар утверждал, что из десяти, если не из ста подобных преступлений раскрывается одно, да и то случайно. Так что статистику установить весьма трудно.