Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта
Шрифт:
Если рассматривать мою работу по обеспечению безопасности того отряда, в котором я находился, то я считаю ее успешной: мне удалось выявить иностранных разведчиков, проникавших на афганскую территорию; приходилось вместе с переводчиками выезжать на улаживание конфликтов, которые возникали из-за недопонимания друг друга между нашими военнослужащими и местным населением; удалось мне выявить и духовного лидера, который вел работу в близлежащих селениях. Конечно, агентурная работа, которую я проводил на территории Союза, и агентурная работа в Афганистане — это большая разница. Различия заключались прежде всего в основе методов работы с людьми: если на территории Союза во внутреннем округе мы приобретали агентов, которые работали главным образом на патриотической основе, то в Афганистане патриотов своей страны и режима, в общем-то, не было, там все были патриотами только своей семьи, своего клана, своей деревни, и если ты оказывал помощь целому клану или деревне, то еще было возможно работать. Поэтому выполнять одну из наших задач, заключавшуюся в выявлении среди населения окрестных аулов лиц, которые, к примеру, могли сбивать нашу авиацию на взлете и посадке, без ведения агентурной работы было невозможно. И приходилось работать с местным населением, а это очень тяжело и далеко не всегда удавалось, тем более что разговаривать приходилось через переводчика, но кое-какую упреждающую информацию мы все же получали, что в итоге позволило нам эффективно закончить свою службу.
Если говорить о конкретных примерах, то могу рассказать один такой случай. По границе, на горной гряде, стояли наши посты, которые напрямую просматривали
Мы не считали себя героями — мы выполняли то, что нам приказывали, но быт, который был нам организован, был весь сделан нашими руками, и забота как таковая со стороны государства нами не ощущалась. Да, нам дали домики. Дали кровати, но там было негде умыться, баню мы построили сами, предусмотренные в войсках пункты санитарной обработки до нас не доходили, и все приходилось устраивать самим. Эта неустроенность, постоянное ожидание того, что тебя могут подстрелить, опасность минометного обстрела, особенно в первые месяца три, от этого было очень тяжело, тяжело было и морально привыкнуть. Грубо говоря, всегда хотелось покушать, и повкуснее, а рацион был очень скудный: консервы, ржаные сухари закладки 45-го года, правда, если размочить в воде, то их можно было попытаться съесть. Но это я имел в виду строевые подразделения, нашу же группу снабжали отдельно — у нас даже был шоколад, сгущенка, сало мы заказывали через летчиков, и когда мы выходили на разведвыход, то обычно брали с собой именно сгущенку, воду, сухари и сало, таскать с собой консервы, которые были слишком тяжелыми, было бессмысленно — брали побольше боеприпасов, гранат, бинокли. Такой набор продуктов максимально придавал сил: сгущенка — незаменимый источник углеводов, сало употреблялось в небольшом объеме, но это очень высококалорийный продукт, и, съев его немного на пустой желудок, чувствуешь себя сытым. Так мы питались на боевых выходах, а когда приходили обратно, то у нас была полевая кухня, где обычно готовилась гречка, которую ты уже ненавидишь, потому что каждый день либо она, либо макароны, либо «шрапнель», и кушать хотелось не потому, что голоден, а хотелось просто нормальной еды, чтобы хлеб был порезан и лежал в хлебнице, чтобы лук был не головкой, а нарезан салатом… Все это в целом и постоянная тревога оттого, что находишься в чужой стране, в отрыве от семьи, и то, что питание и быт не организованы, — все это сильно давило морально, сказываясь на настроении. Прямо скажу, что спасала только водка, не то чтобы мы там пьянствовали, но выпивали, чтобы снять напряжение. Водку нам не завозили, иногда мы разживались спиртом у летчиков, иногда через Военторг в Кандагаре покупали спиртное, нелегально туда привезенное, а в основном брали сахар, дрожжи и делали самогон, который получался качественный.
Я не скажу, что мы там сильно страдали, были, конечно, среди солдат и случаи самострелов. Многие не могли переносить одиночество, боялись смерти каждый день, но это все же были единичные случаи, и за правило их нельзя считать. Чисто мужской армейский коллектив в конце концов до того надоедал, что порой, грубо говоря, было противно друг на друга смотреть, и на этой почве возникали конфликты, тогда людей приходилось утихомиривать. Там были люди, которые не могли переносить сложности обстановки, их откомандировывали. Были и люди, которые становились людьми войны, так, когда я во второй раз был на посту у Игоря, то обратил внимание на то, что у него на сколоченном из ящика из-под боеприпасов столе стоит аккуратная пепельница в виде черепа. Не поняв сразу, я спросил: «Где ты такую нашел, из Союза привез?» Он ответил: «Нет, местная» — и поведал, что отрубил голову убитого моджахеда, выварил, выскоблил и использовал как пепельницу. До ссылки на пост Игорь служил в мусульманском батальоне, который во время событий 25 декабря 1979-го был в оцеплении дворца Амина. В какой степени он участвовал тогда в боевых действиях, я сказать не могу, потому что не спрашивал, но, пройдя суровую школу, он не жалел противника. И когда мы в караване захватили пленных, и там было человек пять раненых, он просто их добил, чтобы не возиться с ними, хотя вскоре нашелся «доброжелатель», и на него написали в прокуратуру. Там его долго допрашивали и сослали в итоге подальше от моджахедов.
Был у нас командир вертолета майор Виноградов. Он регулярно делал самогонку и регулярно летал выпивший, скажу больше: не было случая, чтобы он летал трезвым. Перед вылетом он обычно выпивал, как мы называли, «молотовский» граненый стакан и потом пилотировал вертолет, причем делал он это на крайне малых высотах так, что ты сидишь и все у тебя поджимается, когда видишь, как под тобой со скоростью 200 км в час мелькают горные гряды. Летчик тем не менее он был прекрасный, и если попадаешь на борт к Виноградову, то знаешь, что с этим летчиком можно летать на любые задания. Был у нас еще вертолетчик по фамилии Муха. Тот очень оправдывал свою фамилию: он был таким виртуозом в управлении вертолетом, что мог рассчитать приземление своего борта на любую площадку, на любой склон так, чтобы можно было не ждать от него аварии. И когда надо было послать вертолет, чтобы забрать какую-либо группу из войсковых, попавшую в засаду, то всегда посылали именно Муху, потому что он очень умело действовал как командир вертолета, особенно на подходах: он на некоторое время зависал, вычислял огневые точки, а потом до того прицельно уничтожал их, что дальнейшее приземление уже было делом техники. Так что среди летчиков были такие виртуозы, что нашим пилотажным группам можно было только завидовать.
Дальняя
Продолжая говорить о людях, вспомню кабульскую пересылку. Это было теплое место, на котором устроились паскудные люди, формально распределявшие прибывавших солдат в соответствии с нарядами. Это было до того хлебное место, что они брали взятки за то, чтобы, например, оставить в Кабуле, без взятки это не делалось. Они приписывали себе медали, ордена, не побывав нигде, кроме этой самой пересылки. Одному из прапорщиков, который там командовал нами офицерами, как будто он генерал, конечно, пришлось набить морду, чтобы поумнел. За это нас сослал. Особенно досталось бывшим со мной двум офицерам: одного сослали в Ложкаревскую бригаду, а второго — также в одну из отдаленных провинций, в которой было очень неспокойно. Иногда вспоминается наша кабульская военная комендатура, в которой требовали, чтобы ты всегда ходил по улицам города застегнутый, подтянутый и начищенный до блеска — все это ерунда, которая в боевых действиях не учитывается. Но если комендант педант, то придирались сильно, бывали очень неприятные случаи, когда солдат сажали, и перед выходом на боевые в подразделении недосчитывались пятка солдат, которые накануне напились или попались коменданту по другим причинам, их тогда начинали всеми силами разыскивать. Я убежден, что забирать из боевого подразделения человека за то, что он не по форме шел перед комендантом, — такого допускать было нельзя, это был не 42-й год, когда все происходило на нашей территории, мы были на чужой территории, и тут надо было, наоборот, группироваться вместе, чтобы возникало чувство локтя и совместной поддержки.
Приезжали и московские проверки. Вспоминается, как в наше расположение прилетал один полковник, и только за то, что он из Кабула прилетел вертолетом к нам, одни сутки побыл у нас и улетел обратно, он получил орден Красной Звезды! Да, наше подразделение было тревожное — нас периодически обстреливали, и он это знал и только ради награды совершил такой поступок: прилетел, спросил у нас, как мы готовим конспекты по политической подготовке, мы на него наорали, он ушел вместе с командиром отряда и больше не появлялся у нас на глазах. На следующее утро полковник улетел, чтобы получить за этот перелет Красную Звезду, но это нам рассказали уже позже, хотя московской дурости у нас хватало и без того.
Сейчас не вспоминается все плохое, почему-то об Афганистане вспоминается в основном хорошее, наверное, потому, что молодой был, наверное, потому, что интересно было. Я не жалею о том, что побывал там, это была моя молодость, хотя и боевая и со множеством опасностей, и закончилась она более или менее счастливо. И я хочу сказать, что офицер, который находится в мирной обстановке, — это ненормальное его положение. Офицер — это человек, предназначенный для боевых действий, и его нормальное состояние — это состояние войны, хотя это и нелогично, но это вытекает из того, для чего готовят самих офицеров. Конечно, лучше жить в мирное время и на своей территории, но когда нас послали туда, то мало было людей, кого-то за это ругавших, мы выполняли свою задачу и старались остаться живыми. Это была обычная армейская жизнь, которой живут сотни и тысячи офицеров и считают это нормальным явлением. Я считаю, что более тяжелые, чем в Афганистане, события происходили в Чечне, мы же выполняли задачи, будучи представителями могучего государства, и все трудности, с которыми мы там сталкивались, рассматривались нами не как вина государства, а как вина каких-то конкретных лиц: кто-то что-то не довез, недополучил. А вот сейчас тяжело слышать, как офицеров обвиняют в том, что они, выполняя свой долг, совершили военное преступление. Я считаю, что события в Чечне было необходимо сразу признать военными действиями, чтобы не было такой ситуации, когда раненый офицер возвращался домой и оказывался без всякой помощи государства, без квартиры, без социальных гарантий. Эти события стали более тяжелыми для нашей страны, нежели афганские. Афганская война шла девять лет, и потеряли мы там тринадцать с лишним тысяч человек, на дорогах сейчас ежегодно гибнет около 35 тысяч! И какое сравнение можно проводить между необъявленной «войной на дорогах», которая идет сейчас в России, и теми событиями, которые повлекли гибель наших солдат в Афганистане? Да, было тяжело, особенно сотрудникам военкоматов развозить гробы и говорить слова утешения близким погибшего, говоря, что их брат, сын, муж, отец «погиб при выполнении интернационального долга», но я все равно считаю, что мы выполняли то, что было нам предназначено, на кого мы учились, то мы и делали.
Но если бы мы в 1979 году не вошли в Афганистан, то туда вошли бы американцы; тогдашний председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов докладывал в ЦК, что получена развединформация о том, что американцы готовят ввод войск в Афганистан. А это были южные рубежи Советского Союза, и получалось, что реальный противник появился бы на границе СССР, а это означало: укрепление границы, переориентировка стратегических сил, размещение вдоль границ ядерных средств. И если бы в Афганистан вошли американцы, то страной были бы затрачены огромные средства на укрепление границы. А когда мы оттуда вышли, туда все-таки пришли американцы, хотя англичане, которые имели печальный опыт войны в Афганистане, предупреждали в свое время и нас, и американцев о том, что бесполезно туда вводить войска, потому что возникает партизанская война, а с партизанами справиться невозможно, ведь не уничтожать же мирное население. А население сегодня днем мирное, а ночью становится боевиками. Сегодня он мирно выращивал пшеницу, а завтра у него неурожай, и он начинает выращивать опиумный мак, становится членом одной из наркотических групп и нашим врагом. Нами была в свое время получена информация о том, что американцы на пакистанской границе держали своих офицеров ЦРУ, занимавшихся борьбой с наркотрафиком, а буквально через полгода после того, как наши войска вошли в Афганистан, эти офицеры были заменены на инструкторов ЦРУ и других спецслужб, которые начали активную подготовку моджахедов. Ведь афганцы — это в основном крестьяне, которые занимались земледелием и скотоводством, а когда в стране началась гражданская война и после вошли наши войска, все земледелие отошло в сторону, и для того, чтобы прокормить семью, афганский крестьянин начал выращивать опиумный мак, заниматься изготовлением наркотиков и их отправкой за рубеж. И замена американских специалистов, боровшихся с наркотрафиком, на подготавливавших моджахедов военных консультантов повлияла на то, что зачастую наши успехи срывались уже прошедшими специальную подготовку моджахедами. Нельзя сказать, что афганский народ был против нас, против нас были работавшие там западные спецслужбы, ведь не секрет, что отношение к России со стороны Англии, Франции, США и других западных стран всегда было враждебным. И, вспоминая Афганистан, я должен сказать, что считаю решение на ввод войск правильным и оправданным, но не до конца выполненным: нельзя было оттуда уходить и в то же время нельзя было уже дальше там оставаться… Надо было заключать политическое соглашение, которое предусматривало бы размещение наших войск на другой основе. Американцы сейчас вошли туда и не имеют никаких успехов и так же, как и мы, мучаются и не могут дождаться вывода, но они не стесняются в выборе средств уничтожения; хотя им и удалось несколько стабилизировать обстановку, но не будет мира в этой стране, пока афганцы сами между собой не договорятся. Американцы же уйдут оттуда так же, как и мы: ничего не добившись. Хотя природные богатства этой страны огромны и еще почти не изучены, политическая нестабильность никогда не позволит их освоить, и ни одна крупная компания никогда не будет заниматься их разработкой, поэтому эффект от ввода войск стран Западной коалиции в Афганистан остается только политическим, никакой экономической выгоды это никому не принесет.