Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта
Шрифт:
В организации перехвата этой банды участвовал и афганский офицер, который точно знал обо всех перемещениях банды. Днем мы, как обычно, выехали в район будущей засады, осмотрели местность, выбрали позиции и ночью вышли в засаду. Ночами «барбухайки» не ездили, поэтому и бандиты нападали на них, как правило, на рассвете, который в Афганистане наступает необычайно быстро. Засаду мы решили устроить в том месте, где тропа немного ныряла в небольшое ущелье. Особист-афганец вместе с напарником ушел немного вперед, за ними вдоль тропы потянулись остальные бойцы, занимавшие удобные позиции, а мы с лейтенантом заняли позицию так, что именно на нас и должны были выйти душманы. Мы ждали бандитов очень долго, замерзли, как собаки. Подумав, что никто на нас сегодня не выйдет, мы решили было закурить и, едва успев достать сигареты, услышали чьи-то шаги. Первой мыслью
Меня контузило, я совершенно ничего не слышал. Выложив перед собой автомат с магазинами и гранаты, я стал дожидаться, кто ко мне первым подойдет. Забрезжил рассвет, сквозь туман стало видно, что ко мне кто-то движется. Я всматривался в фигурку, а в голове был один вопрос: «Чалма или панама?» Показалась панама — это шли наши, они подхватили под руки и потащили лейтенанта, а я в горячке тоже попытался подняться, но сразу упал: сначала была боль, словно от каленого железа, а потом совершенно ничего не чувствовалось. Я упал на четвереньки, несколько мгновений на меня недоуменно посмотрели, а потом, поняв, что и мне серьезно досталось, взяли под руки и понесли к бэтээру. Лейтенант потом пришел в себя, его контузило, отчего он и потерял сознание, еще сильно посекло лицо осколками и оторвало часть уха, опасных для жизни ранений у него не было. Нам повезло в том, что в нас кинули РГД, если бы была «эфка», то нам настал бы конец.
В дополнение скажу, что потом выяснилось, что силы душманов и наши силы в этом бою были равны: с каждой стороны было по восемь человек. Потери нашей группы составили двое раненых — я и лейтенант, а душманов мы уничтожили всех до одного.
Нас сразу отвезли к вертолету, предварительно сделали инъекцию промедола, а в госпитале оперировали одновременно на соседних столах. Наркоза, по сути, не было никакого, зато рядом со мной поставили молодую девчонку-санитара, которая, отвлекая, разговаривала со мной, а я к тому времени полтора года не видел девушек и очень хотел с ней поговорить, но по-прежнему почти ничего не слышал, а кричать было неудобно, к тому же все еще был под действием промедола. Потом меня еще раз прооперировали в Кабуле, а оттуда в «Черном тюльпане» отправили в госпиталь, в Алма-Ату. В самолете творился ужас: он был в три яруса набит мертвыми и ранеными: кто-то был без глаз, кто-то — без рук, кто-то — без ног, многие плакали и выли от боли. Бедные медсестры метались по всему самолету. На аэродроме нас погрузили в машину и повезли в госпиталь.
Отношение к раненым солдатам в госпитале было замечательным. Я благодарен врачам и медсестрам за их труд. Те из них, кто был постарше, относились к нам как к своим детям, ровесники — как к братьям.
Одного парня, который был родом из Сочи, привезли с прострелом позвоночника. Ему сильно повезло — пуля прошила спину и прошла между отростками позвоночника, не повредив его и лишь слегка задев по касательной, от этого удара у парня отнялись ноги. Когда раненого только привезли в госпиталь, то врачи думали, что он навсегда останется инвалидом, но, посмотрев снимки, обнаружили, что ранение несерьезное, и сказали, что скоро парень вновь почувствует ноги. Так и произошло: спустя несколько дней он был «как огурчик».
Я повсюду носил с собой блокнот с фамилиями и адресами сослуживцев, в нем же я хранил деньги, которые собирал на дембель. А когда меня привезли на операцию, я положил
— Вносились ли какие-либо усовершенствования в униформу?
— Да. Мы многое шили сами. Самодельные разгрузки, например, делались из того же бронежилета: вынимались стальные пластины, и бронежилет перешивался в так называемый «бюстгальтер» с необходимым количеством карманов под автоматные магазины.
— Как было организовано обеспечение продуктами?
— Мы постоянно недоедали и недопивали. Хлеб порой не привозили месяцами, а про мясо и говорить не приходится. Тушенка и другие консервы надоели до того, что на них не хотелось смотреть, особенно сильная была изжога от минтая в томате.
Рядом с нами была пустовавшая деревня, полностью заминированная нашими же саперами, неподалеку были и напичканные минами поля, на которых росли помидоры и персики. Так эти поля служили нам чем-то наподобие огорода: мы собирали фрукты и овощи среди мин. На одном из этих полей подорвался наш лейтенант — он не знал о минах и, решив сократить путь, пошел по полю. Лейтенант наступил сразу на три мины, ему оторвало обе ноги, он остался в живых, нам удалось его вытащить.
Однажды ночью нас обстреливали уже часа три подряд, все забились кто куда, постоянно отстреливаясь. Вдруг на поле откуда-то выскочил бык. Все бойцы стали высовываться из укрытий и палить уже не по душманам, а в быка. Шквалом огня животное удалось пристрелить. А когда все стихло, шестеро человек поползли к туше по-пластунски и, оттащив ее к кустам, принялись разделывать. Следующие два-три дня у нас был праздник — мяса хватило и для себя, и для соседей, одно было плохо: его было негде хранить, и оно очень быстро портилось на жаре.
Воду нам не подвозили, мы набирали ее в арыке, дезинфицируя специальными таблетками. Иногда таблеток не было или про них попросту забывали, очень многие переболели желтухой. Тифа у нас не было, но зато было море вшей.
— Какими были взаимоотношения с местным населением?
— Афганцы хорошо помнят добро. Как-то мы с другом сидели в «секрете» в горах и увидели шедшего по дороге молодого афганца, которому было не больше двенадцати лет. По утрам в горах было очень холодно, а бедный парень был в легкой одежде и в калошах, нес на себе связку хвороста. Увидев, что его трясет от холода, я подозвал мальчика к себе. Я снял с рук и отдал ему свои теплые рукавицы, парень взял их и, сказав «ташакур» («спасибо»), поспешил дальше. А спустя пару недель ребята пошли в дукан за хлебом и вернулись ни с чем — афганцы сказали, что хлеба у них нет. Тогда ребята, вспомнив, что у меня там есть друзья, отправили меня договариваться о хлебе.
Зайдя втроем в дукан, мы застали афганцев, отдыхавших в чайхане. В глаза сразу бросилось то, что ели они именно хлеб. Я подошел к ним, спросил хлеб, показал деньги и сказал, что заплачу, однако и мне ответили, что хлеба нет. Я упрекнул афганцев во лжи, а они в ответ показали мне пустые деревянные лотки из-под хлеба. Мы уже собрались было уходить, как к продавцу с криком «Шурави хуб! Шурави хуб!», что означало «Русский хороший!», подбежал тот самый мальчик, которому я подарил рукавицы, и принялся что-то ему рассказывать. Мне был задан вопрос: «Сколько тебе лепешек надо?» Я ответил, что 10–15. Со словами «Скажи мальчику спасибо. Мы тоже можем быть благодарными» продавец ушел в соседнюю комнату и вернулся уже с хлебом. С тех пор хлеб в этом дукане для меня находился всегда.
Я очень удивился, когда увидел местного, который пахал деревянным плугом, сидевшим в чайхане, а рядом с ним стоял новенький японский магнитофон, которых я до этого никогда и не видел, ведь у нас, кроме «Романтики» и еще какой-то ерунды, ничего толком и не было. Причем у афганцев в то время можно было купить любые пленки популярных советских и зарубежных исполнителей, которые и в СССР было непросто достать. Мы и себе купили небольшой магнитофончик.
Еще когда был в Ашхабаде, я увидел, как таможня досматривала летевших из Афганистана дембелей. И вот у одного из ребят они увидели магнитофон, который в Союзе стоил бешеных денег. Скорее всего, таможенники, начав придираться, хотели забрать магнитофон себе, но парень со злости разбил его о землю. Больше таможенники ни к кому приставать не стали.