Я дружу с Бабой-Ягой
Шрифт:
Давлет спросил:
— Гурьев-младший, есть возражения?
— Да нет, кажется! — Алька пожал плечами.
— Кажется или нет?
— Нет! — тверже ответил тот.
— Прекрасно! Юнга Гурьев, выйти к мачте!
Алька замешкался, но дядя Игорь подтолкнул его, и он вышел, смутившись еще больше.
— Выбирай экипаж! — приказал начальник.
Обежав глазами экипажи, художник остановился на нашем шкентеле и вдруг выкрикнул:
— Абориген!
— Встать в строй!
— Есть!
Все произошло так быстро, что я опомнился лишь тогда, когда Берта-у-мольберта встал в середину нашего строя. Димка тронул меня локтем и шепнул:
—
— Значит, захотел.
И тут Давлет вызвал:
— Юнга Полыгин! — Вздрогнув, я вышагнул. — За мужество и находчивость, проявленные при защите лагеря «Ермак», юнге Полыгину объявляется благодарность! В качестве поощрения — суточное увольнение домой! И как награда — морской ремень в вечное пользование!
У меня перехватило горло. Чувствуя, что вот-вог захлебнусь слезами, я торопливо выкрикнул:
— Служу Советскому Союзу!
Димка завидовал моему увольнению.
Сперва завидовал с молчаливым сопением, а потом зло заговорил о «зеленых», которые, как нарочно, напали на лагерь в его, Димкино, отсутствие, а присутствуй он при этом, все вышло бы по-другому, неизвестно как в точности, но точно — по-другому! Во всяком случае, увольнение-то уж он себе тоже заработал! Димка даже хотел идти со мной к Филиппу Андреевичу и авансом проситься в это самое увольнение, но, поостыв, раздумал, а поостыв еще чуток, поклялся заслужить отпуск в ближайшее время. Успокоившись же окончательно, друг поручил мне слетать к ним на подстанцию, похвастать формой, рассказать о нашем житье-бытье и, если подвернется Федяй, набить ему предательскую морду. Но последний наказ Димка туг же отменил, сказав, что сделает это собственноручно.
Я пообещал.
Утром, после завтрака, я отправился в штаб.
Море было спокойным, небо синим, солнце — ядреным. На крыше дебаркадера из пяти букв «ЕРМАК» остались лишь три — «РМК», согласные, а гласные, словно более легкие, сдуло вчерашним штормом.
Давлет что-то отшлепывал на машинке. I
— Разрешите...— начал я.
— Умеешь, умеешь!—с улыбкой перебил Филипп Андреевич, выдернул из машинки лист, вставил маленький квадратик, отстукал, подписал и протянул мне.— Вот типа увольнительная! До завтра! До четырнадцати ноль-ноль!
— Спасибо! — сказал я просто, не зная, что лучше ответить: «Есть» или «Служу Советскому Союзу».
— Рад, Ушки-на-макушке?
— Рад!
24
— Нравится в лагере?
— Очень!
— А что не нравится?
— Все нравится!
— Л если подумать?
— М-м... Рэкс не нравится!
— Так, один-ноль! Что еще?
— И что нас победили.
Давлет свел брови и ответил:
— Нас не победили, а провели!.. Хотя тут нет, конечно, особой разницы! — Филипп Андреевич встал и прошелся вдоль «Внутреннего» Японского моря. — Мы их, Сема, тоже проведем! — Он выглянул на палубу, убедился, что никого нет, и прошептал с хрипотцой: — Вчера, когда мы выехали из «Зарницы», я попросил дядю Игоря, Алькиного отца, тормознуть и покопаться минут десять в моторе, для отвода глаз, а сам — в кусты и на берег, посмотреть, где и как можно причалить. У меня есть знакомый капитан катера из Гидротехотряда! Понимаешь?..-Этак темной ночью, этак потихоньку подходит катер к «Зарнице» и высаживает десант человек этак в сорок, а? Как?
— Здорово! — признался я.
— Вот именно! Посейдон за нас! Правда, нужно подетальней разведать. Вернешься вот из увольнения, и мы для вас с Бабой-Ягой разработаем один планчик-хулиганчик!
Я загорелся.
— Филипп Андреевич, я могу вообще не ходить в увольнение! И мы с Димкой можем прямо сейчас начать! У него тоже есть планчик — размыть остров земснарядом!
— Ну, это грубовато!— возразил Давлет и уселся за стол.— Они бы тоже могли поджечь лес, например! Ан нет, придумали хитрее! И нам надо похитрее! Но пусть все уляжется, успокоится, ты сходи в законное увольнение, а мы пока с мичманами помозгуем! Вот так, браток!.. Да, попроси маму робу тебе подогнать, а то как-то тру-ля-ля, по-клоунски! И заодно пожалуй... — Филипп Андреевич снял трубку телефона. — Дайте склад!.. Егор Семеныч, сейчас к тебе прибежит юнга Ушки-на макушке, так ты ему... Ну, здрасте, как не знаешь! Пора усвоить кодовые клички личного состава! По-моему, и тебя, учитывая вчерашнее, надо закодировать! — Давлет хохотнул.— Словом, Семка прибежит! Выдай ему форму номер два, парадную! Ему дома подгонят! Больше пока никому! Ну, все! — Филипп Андреевич опустил трубку и, дернув головой, подмигнул мне.
— Разрешите идти?
— Ступай!
Я откозырял и выпрыгнул на палубу.
Мне хотелось немедленно поделиться с Димкой этой ошеломляющей новостью насчет разведки. Я понял, что Саваоф намерен поручить разведку именно нам не только потому, что мы самые маленькие и пронырливые, но и потому что на нас, в основном, лежит грех вчерашнего поражения, и мы вроде бы должны искупить его. Правильно! И мы искупим! Но Димки не было — его отправили на пост «Автобус». Можно попросить разрешения позвонить туда с ГКП, но звонить — значит разгласить тайну, а это не годилось даже среди своих, потому что кто знает, не затаился ли в наших рядах еще один Сирдар? Нет уж, лучше потом!
Братва маршировала на плацу, ставила шлюпочный парус, отрабатывала греблю, и только я один оставался не у дел, как бы выключенным из общей жизни. Это было нелепо и дико! Я прищурился, чтобы меньше видеть, сторонкой метнулся в кубрик, набил рюкзак грязным бельем и поспешил скорее на склад.
Белую форменку Егор Семеныч уже приготовил. Она лежала на столе. Рядом, на столе же, восседала Шкилдесса — старик ее совсем разбаловал. Расписавшись в тетрадке, я уложил форму в рюкзак и взял кошку на руки.
— Ну, Егор Семеныч,— сказал я торжественно,— прощайтесь!
— Бывай!— сухо ответил завхоз.
— Не со мной, а со Шкилдессой!
— Как?
— Увожу ее! Хватит, повоевала!
— Это ты зря! — протянул старик огорченно. — Очень зря! Тут ведь ей рай! Свободушка! А свобода для кошек, между прочим, дело не последнее!
— Ей и дома свобода!
— Разве то свобода! А тут опять же мыши! Рыбка! Вы еще дрыхли, а мы уже и сеть проверили, и парочку сорожек съели, так ведь, кыса? — обратился Егор Семеныч к Шкилдессе, но умасливая, конечно, меня.
Однако я еще с вечера твердо решил увезти кошку, потому что дела в «Ермаке» развертывались не шуточные. Это еще хорошо, что «зеленые» сунули Шкилдессу ко мне в мойку, а если бы они ее вместо дохлой вороны привязали к фалу да вздернули на топ мачты, что тогда? Нет, не кошачья лениво-размягченная атмосфера складывалась в лагере. К тому же Шкилдесса могла вовсе отвыкнуть от меня, ведь я все меньше и меньше времени уделял ей, — а уж этого совсем нельзя было допустить.
— Нет, Семеныч, мы поедем!— сказал я с сожалением, понимая, что и старику жаль расставаться с кошкой.