Я еду домой!
Шрифт:
Лимит в этом банкомате оказался в пятьсот долларов наличными за одну транзакцию. Пришлось шесть раз заталкивать карту Внешторгбанка в мигающую зеленым прорезь и принимать тонкие пачки купюр. А затем мне сообщили, что на моем счету недостаточно средств для того, чтобы их снимать. Надо бы горевать, но я обрадовался – значит, в Москве догадались оголить счет, сообразили, что лучше иметь деньги в простом бумажном виде. «Выдоить» удалось всего сто двадцать сверх того, что снял до этого, после чего я распрощался с денежной машиной.
Оглядевшись, я обнаружил висящие в ряд три телемонитора, на
У стойки регистрации передо мной стоял всего один человек с двумя чемоданами на тележке. Он сгрузил их на ленту транспортера, после чего ему выдали посадочный. Затем и я шагнул вперед. Регистрировала меня очень молодая женщина заметно мексиканской внешности, напоминающая Дженнифер Лопес, хоть и в несколько ухудшенном варианте. Впрочем, Дженнифер Лопес я тоже великой красавицей не считаю, если уж быть честным, и ее объемистая задница не заставляет меня подвывать на нее, как на луну.
– У вас только ручная кладь? – прервала мои размышления о заднице Джей Ло девушка за стойкой.
– Да, только ручная, – кивнул я.
По правилам надо было бы опустить мой рюкзак в специальное мерное гнездо, чтобы убедиться в допустимости его габаритов, но этим правилом, как обычно, пренебрегали. Она лишь протянула мне бирку с логотипом авиакомпании «Дельта», которую я нацепил на плечевой ремень.
– Вы предпочитаете у окна или возле прохода? – опять спросила девушка, молотя пальцами по клавиатуре со скоростью пулемета.
– У окна, – ответил я, продолжая оглядываться и выискивая какие-нибудь признаки надвигающихся проблем.
Однако в здании терминала было спокойно, никто не суетился. Работал кафетерий, возле которого за высокими столиками стояли несколько человек. Работал и киоск с газетами и книгами, но нервничать я все же не прекращал – успокоиться не получалось.
– Скажите, а те рейсы, что уже были сегодня, вылетели по расписанию? – спросил я.
– Два рейса отменили, – ответила девушка, продолжая щелкать клавишами. – Самолеты не прибыли из других городов. А остальные вылетели по расписанию. Беспокоитесь?
С последним вопросом она подняла на меня черные глаза и откинула назад прядь прямых и блестящих черных волос. Нет, все же хорошенькая.
– Вы видели, сколько мне еще лететь? Еще две пересадки, а потом через половину мира. Опасаюсь немного.
– По поводу вашего рейса ничего специального не сообщали, – покачала она головой. – Похоже, что все будет по расписанию. Главное, что сам самолет здесь.
– Спасибо.
– Ваш посадочный.
Она выложила на стойку прямоугольник плотной бумаги.
– Ваше место у окна, в четырнадцатом ряду, выход на посадку номер два, посадка начнется за сорок минут до вылета. Счастливого полета.
Все это сопровождалось дежурной белозубой улыбкой – выразительной, но не искренней.
– Спасибо, – сказал я, тоже улыбнувшись, и прошел за стойку.
Ладно, регистрация регистрацией, но расслабляться рано. Точнее, даже вообще нельзя расслабляться, вовсе. Эта самая регистрация не значит ровным счетом ни-че-го. Вообще. Успокоюсь тогда, когда самолет не только оторвется от взлетной полосы, но и наберет высоту, причем не этот самолет, а тот, другой, который будет после пересадки в Атланте. А окончательно успокоюсь дома, с женой, детьми и котами, за крепко запертой дверью.
На контроле безопасности у меня чуть ли не каждый шов на одежде прощупали, хотя, если честно, я не думаю, что сегодня следует опасаться террористов. Скорее каждый хочет долететь до места без приключений – хуже нет, чем застрять в чужом городе, а то и в чужой стране в период глобальной катастрофы. А меня вот угораздило, провались оно совсем.
Огляделся. Пиво. Хочу пива. Мне надо расслабиться, а то я опять начинаю заводить сам себя. Это от беспомощности – ни черта от меня теперь не зависит. Всю жизнь зависело, всегда пытался делать что-то сам, а вот теперь вынужден ждать божьей милости. И милости этой надо сразу очень много, да чтобы еще выдавали порциями, прикидывая на количество пересадок и продолжительность полета. Ох, е-мое, провались оно…
Позвонить? И что сказать? Для Маши фраза «прошел регистрацию» подразумевает, что я уже вылетел, а на самом деле я понятия не имею, летит кто-нибудь и куда-нибудь? Не было же сегодня двух рейсов, верно? И где гарантия, что наш рейс состоится?
За стеклянной стеной, выходящей на аэродром, раздавался рев моторов. От полосы оторвался пузатый военный транспортник и начал медленно набирать высоту. А не перебросят случайно местных «маринз» куда-нибудь в места поважнее? Хотя… кого отсюда перебрасывать? Летчиков? А что английские «харриеры», которыми вооружен корпус, против американских зомби? Или гобблеров, как их успели здесь прозвать? Проглотов, по-нашему. А ничего. А «маринз», которые именно пехотинцы, то есть предназначены для стрельбы из своих винтовок во врага, здесь и роты не наберется, насколько я слышал. Охрана аэродрома. Кстати, а что делает морская пехота посреди пустыни, в сотнях километров от ближайшего моря? Или они уже пустынная пехота?
Кстати, о пиве. В зале ожидания работало нечто вроде кафе самообслуживания. Я подобрал с полки красный пластиковый поднос и с ним в руках лениво пошел вдоль холодильников с едой. Но аппетита не было и есть не хотелось даже для того, чтобы скоротать время. Передо мной шел высокий худой негр лет сорока, в очках в массивной пластиковой оправе и с маленькой кудрявой бородкой с пробивающейся в ней сединой. Внешне он напоминал мне какого-то киношного проповедника, но я не мог вспомнить, из какого фильма. Я обратил внимание на его запястье, обмотанное бинтом, поверх которого была натянута эластичная сетка. С изнанки бинт был слегка запачкан кровью, так что рана должна быть немалой.
Негр довольно неуверенно действовал левой рукой, заметно морщился от боли и поэтому, когда ставил себе на поднос пластиковую тарелку с большим ломтем пиццы «пеперони», чуть не столкнул стеклянную бутылку апельсинового сока, которую я успел подхватить. Он повернулся ко мне, широко улыбнулся, сказал:
– Спасибо. А то с моей неловкостью я здесь все разобью.
– Что-то случилось? – дружелюбно спросил я, кивнув на его повязку, при этом внутренне становясь все менее дружелюбным.