Я – это ты
Шрифт:
– Скажи, чего ты хочешь от него.
– Впусти его! – Ее заклинило. Лицо стало как белая сосулька.
– Ы! – сказал я.
– Да, капитан.
– Открой проход в барьере.
– Невозможно. Я категорически против. Мое мнение – это провокация.
И тут Маруся сорвалась. Повернулась к ближайшей стенке и начала пинать ее ногой и бить кулаками.
– Ты, чертова консервная банка, твоего паршивого мнения тут никто не спрашивает! Впусти его сейчас же, тупоумная жестянка! Что вы оба вообще понимаете, приперлись тут, кто тебя звал сюда, сверхчеловек недоделанный. Кому нужно твое бессмертие, если ты простых вещей не видишь? Тошнит меня уже от тебя и фокусов твоей лоханки. Я хочу видеть нормальных людей, хоть одного, понимаешь ты? Хочу выйти
Я схватил ее за руки и оттащил от стены. Это была истерика. Терпкий привкус вина смертных человеческих страстей. Она кусалась и брыкалась, пытаясь вырваться. Точно древняя богиня, подумал я, – у нее вдруг стало не две руки, а четыре или даже восемь, и всеми она царапалась и била меня. Ы продолжал бубнить свое идиотское мнение:
– Это небезопасно. Я обязан предусмотреть любые случайности. Этот человек может оказаться террористом. У него нет оружия, но главное оружие террориста – его больные мозги. Я не могу прочесть его мысли. Но как слушатель антитеррористических курсов я намерен…
– Да заткнись же ты, Железное вымя!!! – заорал я.
– Что я тебе сделала, зачем ты меня притащил сюда? Чтобы слушать каждый день твои паршивые лекции? Я похожа на ненормальную? Да лучше пусть меня там на атомы разберут, чем тут смотреть на твою постную рожу. Подавись ты своим будущим и своими медитациями. Не сообщило тебе еще провидение, что дальше делать? Гений в консервной банке. А я тут кто у тебя – декорация? Предмет обстановки? Примитивная экзотика для крутого парня?…
В чем-то она была права. Но большей частью порола чушь. Ей просто нужно было выкричаться, и я не мешал ей делать это, только держал крепко, чтобы снова не бросилась на стену. А она вдруг обмякла, перестала выдираться, вздохнула и совсем другим голосом сказала:
– Ладно. Давай дальше.
Я продолжал держать ее в кольце рук спиной к себе. Она легко извернулась и, глядя мне в переносицу, потребовала:
– Поцелуй меня.
Я скользнул губами по ее виску. Она была неподражаема и великолепна в своей стихийной переменчивости.
– Тупица, – гневно прошептала она. Подняла голову и показала на мне, как надо целовать. Поддавшись игре, я предоставил ей роль учительницы и во всем остальном. Только для нее это не было игрой. Она взялась отглаживать мою притворную неумелость и неуклюжесть так, будто от этого зависела ее жизнь.
Я не заметил, как мы оказались на диване. Экспромт получался немного смятым – мы барахтались, пытаясь избавить друг друга от одежды. Тонули во внезапности и неизбежности происходящего. Один лишь раз она вынырнула на поверхность – сказала, чтобы я велел «своему цепному динозавру не пялить шары». Только я был уверен, что модуль не перестанет тайком глазеть на нас. Ы был не из тех, кто упускает возможность побыть натуралистом.
Тональность наших объятий переходила от задыхающегося противоборства к дразнящей уступчивости, от суровой готики к мечтательной романтике. Я навязывал правила игры, делая вид, что подчиняюсь ее требовательным желаниям. Вел ее, позволяя ей гневаться на меня и тут же просить прощения, так, как просят только женщины – демонстрируя слабость и податливость. Когда все закончилось, она обняла мою голову и долго не отпускала. Смотрела куда-то, непонятно куда. У меня появилась исключительно интересная мысль: она все-таки нашла компромисс. Отыскала звено, которым можно сцепить ее мир и мой. Сделать нейтральную территорию междумирья, пленниками которого мы были, суверенной страной, где правят двое. Король и королева. Не пленники. Властители. (Звучало это потрясающе архаично, но ей наверняка бы понравилось.) Это был лучший из возможных компромиссов.
– Я видела тебя раньше. Твое лицо, – сказала она, отпустив наконец мою голову и упав рядом. Кошка, нареченная Варькой, пристроилась у нас в ногах, грея свое драгоценное брюхо.
– Мм, где же ты меня видела?
– Наверно, там, у дороги. Когда ты меня спасал.
– Ну уж нет, дудки… э, я правильно употребил это слово?…
– Значит, я видела тебя не глазами… чем-то другим.
– Не возражаю, – сказал я и обнял ее. И совершенно неожиданно для себя добавил: – Я люблю тебя.
Она ничего не ответила. Продолжала смотреть в окошко своих мечтаний и явно что-то замышляла. То есть я видел, что это «что-то» складывается не в мою пользу. Почему? Чего-то ей не хватало. Или мешало.
– Расскажи, – попросила она вдруг, – что такое бессмертие. Какое оно?
– Ну, – бодро начал я, – первые полторы сотни лет ты его не замечаешь. Тебе нет до него дела. Ты молод и хочешь жить. Потом приходит день, и ты задумываешься. А нет ли в твоей долгой-долгой прекрасной жизни какого-то подвоха? И так ли это необходимо и интересно – нести свое бренное, стареющее тело по бесконечности? И тогда тебя начинает грызть непонятная тоска. Ты не можешь объяснить ее себе и приходишь к выводу: что-то здесь неправильно. У всякого пути есть конец, славное завершение, в общем, то, к чему идешь. И когда начинаешь понимать, что твоя жизнь никуда тебя не ведет… Что тебя просто заперли в бесконечности одряхления твоего тела и мозга… Медицина может продлять молодость, но не безгранично. После семисот лет начинается просто отупение. После восьмисот ты уже не человек, а растение. После девяти сотен – живая мумия. В моем мире много таких. Они просто сидят без движения. Тогда их перестают кормить и оставляют на голой земле – есть специальные участки для этого, – там они пускают корни и питаются из земли. Я потом покажу тебе трехмерку, если хочешь. Пренеприятное зрелище.
– Не надо.
– Они просто деревенеют. Но при этом сохраняют какую-то часть сознания.
– А убийства? Несчастные случаи? Самоубийства?
– Никто никого не пытается убить, потому что не сможет. Несчастные случаи не происходят – даже не совсем случайные.
– Почему?
– Потому что мы обречены на бессмертие. Оружие не стреляет, веревка рвется, шеи не ломаются, яды бездействуют, ну и так далее. Любые попытки сводятся к нулю глобальной внешней силой. У которой к тому же своеобразное чувство юмора. Мой знакомый три раза пробовал выброситься с высоты. Один раз получил панелью окна по физиономии. Сотрясение мозга. Во второй раз поскользнулся за два шага до люка. Треснул позвоночник. В третий раз прыгнул из планетника и зацепился одеждой за крепление манипулятора. Так и летел до самой посадки. Минут пятнадцать всего, зато с тех пор – стойкая боязнь высоты. Больше не пробовал.
– Я думаю, – медленно сказала Маруся, – твой мир должен быть сумасшедшим.
– Он и есть сумасшедший. Но это началось давно. Где-то в ваше время.
– Что началось?
– То, из-за чего нас заперли в тленном мире. Человек стал рабом своего тела и забыл обо всем остальном. «Я» означало лишь «мое тело». Считалось, что «я» умирает вместе с плотью… Они не знали, что «я» стремится к Совершенству. Во Внемир. И всеми способами мешали ему туда стремиться. И тогда людям дали то, к чему стремились их тела, сотворенные из звездной пыли, из праха космоса, – бесконечную жизнь. Которая очень скоро – в масштабах бесконечности – становится растительной. Они, конечно, не сразу поняли, что это не дар, а наказание. А когда поняли, стали искать Смерть.
Маруся загадочно усмехнулась.
– Ты думаешь, вы первыми додумались до этого? Да у нас этому Совершенству в воскресных школах детей учат. Так что ищи другую причину вашего бессмертия.
– А все уже найдено, – возразил я. – И пара сотен лет – достаточный срок, чтобы предположение стало фактом. Где-нибудь в две тысячи двухсотом году у вас уже не будет таких школ.
Маруся отвернулась лицом к спинке дивана.
– Эй, – позвал я. – Я не виноват.
– Ну и на здоровье, – буркнула она. И снова повернулась ко мне. – Зачем ты мне это рассказал? Чтобы я теперь чувствовала себя виноватой в том, что вы стали уродами?