Я, говорит пёс
Шрифт:
Надо сказать, что крестьяне очень суеверны. В местечке Берри крестьяне, например, уверяют ветеринара, что на дверях стойла больного животного таинственным образом появился крест. Врач совершенно в это не верит и продолжает лечить коров, но крест-то действительно там! И неизвестно, кто его нарисовал. Вообще, в провинции — невежественной и привлекательной — живет большое количество целителей.
Обычно я не верю в то, чего не понимаю, но, согласитесь сами, таинственное так притягательно. Вот почему я порой мечтаю о том, чтобы лапа какого-нибудь народного собачьего целителя прикоснулась ко мне, излечивая от моего единственного недуга — клещей.
ПЕРВЫЙ ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ
Мне совершенно непонятно, почему люди из каждого выхода на улицу устраивают целую историю. Вы только подумайте, сколько раз в день они переодеваются! Один только Мальчик одет весь день в одно и то же. Утром он бегом спускается по лестнице и исчезает почти на весь день. В первый раз я решил, что он со мной играет, и бросился за ним. Как мне хотелось прогуляться ранним утром! Но он отказался взять меня с собой. Пришлось вернуться. Я поднялся наверх и с ужасом понял, что дверь захлопнулась, и я не могу ее
У нас нет образования, но с самого рождения мы уже знаем то, что знали наши родители, которые получили эти знания от своих предков. Мы бессловесны и поэтому не можем никому передать науку, пришедшую к нам из глубины веков. Мы даже сами не догадываемся о том, насколько велико наше знание, и только в нужный момент инстинктивно находим единственно правильное решение. Нам не надо ходить в школу или работать для того, чтобы научиться этому. Независимые и беззаботные, мы всегда точно знаем, какую траву нужно есть и сколько воды необходимо выпить; мы знаем, что надо бегать, чтобы согреться, и что спать надо, свернувшись калачиком подальше от дверей и сквозняков. Все это может показаться детским лепетом по сравнению с кругозором человека, но нам хватает знаний на всю нашу недолгую жизнь.
То новое, что я узнаю каждый день, запоминается мне навсегда. У нас удивительная память. Именно поэтому даже много лет спустя я могу подробно описать все, что делали члены моей семьи в течение дня (если, конечно, я при этом присутствовал).
Я заметил, что распорядок дня у всех людей в городе приблизительно одинаков. Мужчины, например, покидают дом рано утром. Некоторых из них можно встретить в это время на улицах и в магазинах. Они возвращаются пообедать и почти сразу уходят вновь. Дом для них как гостиница. Они покидают его с важным видом, неся под мышкой папки, словно идут в школу. Они возвращаются озабоченные и усталые, часто с газетой в руке — с этим куском бумаги, который так отвратительно пахнет, что я даже близко к нему не подхожу. Собираясь в театр или ресторан, они переодеваются во все темное с длинными рукавами. Зимой костюм их еще более сложен: пальто, шляпа, перчатки, зонтик. Мне-то проще, моя шуба всегда при мне. Но вот в одежде женщин я совсем ничего не понимаю. Дома они всегда одеты во что-то длинное, на улице — в короткое, невзирая на погодные условия. Такое впечатление, что выбор одежды зависит не от погоды, а от их настроения. Но самое смешное, что вечером — даже зимой, даже если идет дождь или снег — они надевают легкие туфли и открытые платья! Правда, они еще носят меха. Когда я увидел одну из таких меховых накидок, то по запаху решил, что это живое существо, которое лежит на спине и не двигается. Потом я заподозрил, что это безжизненное тело одного из моих собратьев. Я долго обнюхивал его. Она с интересом ожидала моей реакции. Поскольку мои опасения не подтвердились, я быстро успокоился, и с тех пор всегда предпочитал меховые шубы любой другой одежде. От них веет псарней, где я родился, и вообще пахнет животными. Однажды Она оставила мою любимую шубу на кровати в спальне. Мне удалось проникнуть туда, когда все ушли. Я потянул ее за рукав, дрожа от волнения и боясь быть застигнутым врасплох. При малейшем звуке я прятался под кровать. Наконец рукав соскользнул на пол, за ним и вся шуба. Я забрался на нее и с закрытыми глазами, словно в раннем детстве, лежа возле матери, принялся лизать и сосать мех, вдыхая запах своего детства, запах родителей. Я впал в такое блаженное оцепенение, что даже не услышал, как кто-то спросил: «А где Хэддок? Что-то его давно не видно!» Меня стали искать, нашли и быстро выдворили из комнаты. Кажется, я «испортил вещь», и ее уже нельзя будет носить. Она преувеличивала: я же не грыз шубу, а лизал. Это лишь предлог, чтобы купить себе новую — я в этом уверен. Они не поняли, что если я и позволил себе немного похозяйничать в спальне, то сделал это вовсе не из вредности. Точно также я обнюхивал кресло, на котором в течение нескольких часов лежала горностаевая накидка. Но разве это можно объяснить?
Однажды вечером я поделился своими наблюдениями за привычками людей с одним псом, которого встретил на прогулке. Он сам видел, как люди устраивают что-то вроде собраний в своих домах. Они к ним долго готовятся, а к приходу гостей наряжаются. На этих собраниях они все вместе едят, а потом разговаривают, пьют разные напитки и играют в бумажки. Это очень забавно выглядит: каждый кладет на стол кусочек бумаги, а потом то один, то другой забирает все себе. У кого больше бумажек — тот и выиграл. Теперь я понимаю, почему они так медлят, прежде чем положить их на стол. Но я никак не возьму в толк, зачем они потом собирают свои бумажки и начинают все сначала. Мой знакомый рассказал о чудесных моментах, проведенных им во время таких встреч возле шуб, и о том, как, обнюхивая их, он пытался представить себе их историю. Он посоветовал мне заняться тем же. «Хорошая мысль, — подумал я, — скорей бы представился случай».
ПРОГУЛКИ
Утром, как я уже объяснял, мы с Вивиан выходили на прогулку. Я прислушивался к ее шагам на лестнице, и в тот момент, когда она открывала дверь, я уже был тут как тут. Она отлично знала, что я тороплюсь, поэтому мы оба бежали по лестнице сломя голову, не замечая консьержки, визит к которой откладывался на обратный путь. Возле выхода я ждал, когда Вивиан прицепит поводок к моему ошейнику, и мы выходили, вернее, я вытягивал ее наружу и тащил до первого автомобильного колеса. Чаще всего я лишь едва поднимал лапу и следовал дальше, если ничто не привлекало моего внимания. Это трудно объяснить, — боюсь, людям этого не понять, но представьте себе, что я приближаюсь к машине и вижу в ней свое отражение. Мне не нравится ее цвет или же посреди колеса блестит что-то вроде странного зеркала, которое искажает все до неузнаваемости; я пугаюсь самого себя и поскорей убегаю. Это не каприз, — просто от испуга все мои желания разом пропадают. Если что-то не нравится, то ведь лучше уйти, правда? Как бы мне хотелось рассказать обо всем, что я чувствую. Тогда бы меня подвели к машине приятного цвета, ну хотя бы красного — он мне все-таки ближе, чем, например, синий. Вот и круги внутри колеса бывают черными, и тогда они меня совсем не пугают, потому что я в них не отражаюсь.
Затем мы идем дальше, и под моими лапами проплывает асфальт уличных тротуаров. Я всегда стараюсь идти у обочины дороги, чтобы в случае необходимости поднять лапу на шину одного из стоящих вдоль нее автомобилей. Окажись «под рукой» дерево, я, конечно, предпочел бы его, но такое бывает только в ночные прогулки или за городом. Достигнув края тротуара, мы изменяем направление: необходимо как можно скорей перейти улицу и добраться до другого тротуара. По асфальту проезжает много машин, все они непрерывно движутся. Это вам не стоящие рядком автомобили, чьи шины только и ждут вас, — здесь все гораздо сложней, все так и норовят на вас наехать. Мне кажется, что, если бы мы замешкались хоть на минуту посреди дороги, ни одно из этих чудовищ даже не остановилось бы. А это уже не шутки. К тому же Вивиан все время подгоняет меня: «Быстрей, быстрей! Осторожно, они нас задавят!» Так что мои выводы таковы: с машинами можно дружить только тогда, когда они спокойно стоят вдоль тротуаров и дают мне возможность поливать их сколько угодно. Но они становятся злыми, если внутри сидит человек — даже тот, самый добрый, который, став пешеходом, всегда остановится погладить меня. Выводы о влиянии машины на поведение человека я сделал на основе личных наблюдений. Ну как не испугаться, если посреди улицы слышишь из окошка проезжающей машины: «Эй, психи, вам что, жить надоело!?» Но стоит водителю ступить на тротуар, грубое «Отвали с дороги, чертов пес!» превращается в умиленное «Сколько же лет этому красавцу?» Ничего не поделаешь — приходится быстренько «отвалить с дороги».
…Впереди лавка моего друга-мясника, булочная — и назад. Не стоит задерживаться, ведь меня ждет консьержка. Подходя к дому, Вивиан спускает меня с поводка. Теперь не надо тащить ее за собой, я делаю несколько прыжков и останавливаюсь лишь у входа. Я знаю, как открыть дверь, но пока еще не дотягиваюсь до кнопки, которая позволяет это сделать. С разбегу бросаюсь к двери консьержки. Она смеется, приговаривая: «Сумасшедший!», и позволяет мне запустить нос и лапы в буфет. Я нахожу сахар, получаю свой кусочек, проглатываю его и бегу дальше. Мы поднимаемся к себе на четвертый этаж, и оставшуюся часть утра я жду, когда Она соберется на улицу. Я уже давно заметил, что прежде чем пройти через спальню к выходу, Она всегда заходит в ванную комнату и оттуда доносится плеск воды. Однажды я услышал этот характерный звук и стал ждать, когда же меня позовут, но вскоре обнаружил, что в спальне никого нет. Охваченный ужасным подозрением, я бросился на лестницу, но там было пусто. Мной пренебрегли! И теперь, едва заслышав в ванной плеск воды, я лаю и царапаюсь в дверь, чтобы Она поняла: я все слышу и готов идти. Вы не поверите, но однажды я не услышал знакомого звука. Я обежал все комнаты; Ее нигде не было. Она просто-напросто сбежала от меня. Она думала, что меня так легко обмануть, но теперь-то я стал умнее: я просто сижу возле двери, и уж если Она захочет выйти из дома, то меня ей не миновать. Каждый раз, когда мне приходится вот так проявлять смекалку, мое семейство дружно аплодирует мне, восклицая: «Будь он не так умен, нам жилось бы спокойней!» (Не примите это за хвастовство, именно так они и говорят!)
Днем я в основном езжу на машине. Я полюбил эти прогулки, мне нравится скорость, встречный ветер и еще то, что я от них совсем не устаю. Хозяева не забывают взять для меня что-нибудь вкусненькое. Сладости я люблю, но предпочитаю им свиные ушки, а в особенности рыбу. Но никто почему-то не принимает это во внимание. Ее машина мне особенно нравится, потому что там на крыше есть окно. Иногда я опираюсь передними лапами о Ее плечи и высовываю морду наружу. Это особенно приятно во время дождя, но, похоже, не всем нравится, когда он барабанит по голове, и, как только падает первая капля, окно захлопывается.
Однажды в воскресенье мы ехали по делам; я дышал воздухом, высунувшись в окошко машины. Время от времени мы останавливались. Приходится иногда пропускать пешеходов, и для этого придумана очень удобная система огней — то красный, то зеленый. Надо только разбираться в цветах, и тогда будешь знать, ехать тебе или остановиться. Как раз в тот момент, когда горел красный свет, нас остановил громкий свисток. Машина резко затормозила, и я провалился под сиденье. Подошел полицейский, что-то сказал Ей; Она показала ему какие-то бумаги и вместе с ними красную картонку с фотографией, которая на Нее совсем не была похожа. Что за глупая мысль раздавать свои фотографии направо и налево! К тому же у Нее есть намного более удачные портреты, например мой, — что на обложке этой книги. Чтобы полицейский мог выбрать лучший из портретов и сравнить его с оригиналом, я выглянул в окошко и продемонстрировал себя. Он протянул руку и (представляю, как Она была огорчена) вернул Ей бумаги и фотографии, говоря: «Какой красивый пес!» Я убрал голову из окна, и мы уехали. Может (но я не могу в это поверить), полицейский и остановил нас только для того, чтобы полюбоваться на меня?