Я, говорит пёс

Дескур Николь

Вы, конечно, поняли, что это письмо было адресовано Мальчику, который служил в армии и время от времени навещал нас. Под небрежным тоном письма скрывалась грусть, вызванная серьезными переменами в моей жизни. Ведь с тех пор как умерла Тунка, мне, естественно, пришлось заниматься Диком, и для этого нас обоих поселили в одной конуре. Я понимал, что это необходимо, но мне было неприятно: да, я охотничий пес, но я никогда, повторяю, ни-ког-да не ночевал вне дома. Я не стал скулить и жаловаться, просто пошел в будку, лег и заснул.

ФИЛОСОФИЯ

Это событие еще раз напомнило мне о том, что я уже не ребенок. Когда у вас появляются дети, то вы становитесь родителями, а это очень ответственно и требует серьезности. Раз я уже взрослый, то о жизни в доме речи быть не может. Ладно, «они» еще увидят, на что я способен…

И я пустился в бега. В доме не было для меня подруги, и мне пришлось искать ее в других местах.

Бывают такие чудесные летние ночи, когда воздух напоен ароматами сена и жимолости. Люди редко умеют пользоваться этим

чудом, но я-то знаю, как приятно бежать по свежей траве, заглушая лесные шорохи звуком своих шагов, как приятно вдыхать пьянящие запахи ночи, слушать, как под лапами поскрипывает мох, как шуршит потревоженная тобой трава, как сильно бьется твое сердце (а бьется оно потому, что, хоть я и чувствую себя властелином ночи, но с некоторыми животными мне все-таки не хотелось бы встречаться). Посвятив часть ночного времени любви (в темноте меня всегда ожидает какая-нибудь милая собачка), я брожу наугад, обегаю все окрестности и возвращаюсь утром, когда открываются ворота.

Я выхожу, когда хочу, у меня всюду свои потайные ходы, поэтому яростные попытки людей заткнуть дыры, которые я на следующий день снова проделываю в ограде, вызывают у меня смех. Весна, лето и осень — это периоды, когда я могу себе позволить сходить с ума. Зимой я становлюсь домоседом и спокойно греюсь в своей конуре.

Моя человеческая семья регулярно наезжает в дом. Тогда я, конечно, все время провожу с ними — для меня это самое радостное событие. Я отвык ночевать в доме, но прежде чем согласиться уйти к Дику, всегда для видимости заставляю их просить себя три раза (именно три, я умею считать). Я прохожу мимо них, намеренно опустив уши, потому что ничто мне так не нравится, как слышать слова: «Смотрите, как он не хочет от нас уходить! Спокойной ночи, старина!». С моей стороны это вовсе не лицемерие, потому что я до сих пор разрываюсь между желанием остаться и спать в «их комнате» и желанием вернуться к Дику, а может быть, умчаться куда глаза глядят. Трудно быть взрослым псом: люди редко задумываются над тем, что их год жизни равен нашим семи, и обращаются с нами, как с младенцами, а уж когда опомнятся — то сразу, как со стариками. Я часто сам не понимаю, кто я. Но каждый из нас должен быть благодарен людям за заботу и за то, что они выбрали именно его. Я никогда не забуду, как меня встретили в этой семье. Я постоянно убегаю и доставляю им массу хлопот, но иначе жить не могу. Единственное, что я могу обещать — это бежать так быстро, чтобы сторож не успел схватить меня за ошейник, ведь только так он сможет доказать факт моего бродяжничества. Я слышал, как об этом говорили дома. Что ж, раз так, буду бегать быстро. Этого злющего сторожа в фуражке я знаю, потому что он однажды приходил к нам ругаться. «Где, — кричал он, — этот здоровый рыжий пес? Я только что видел, как он несся по полю! Если его нет в доме, я составлю на вас акт!» Я же вернулся за секунду до этого и возлежал на диване, всем своим видом изображая, что меня оторвали от сна. Ему ничего не оставалось, как констатировать факт моего присутствия. Моя семья может мне доверять.

Большие неприятности у меня начались, когда я стал убегать и в дневное время. Было сделано все, чтобы отбить у меня охоту к прогулкам. Сначала затыкали дыры, которые я проделал под оградой, потом протянули колючую проволоку, но я через нее все-таки перелезал. Потом подвесили петарду, но я вовремя почувствовал опасность и пролез в другом месте. Меня стреножили, как скотину, но я освободился. Последнее изобретение состояло в том, что к моему ошейнику прикрепили шину, но я все равно перелез через ограду и разгуливал по полям с шиной на шее. Вид у меня, правда, был идиотский. Дик, увидев меня по другую сторону ограды, заскулил; меня заметили и долго надо мной смеялись. Я никогда не смогу измениться и преодолеть свое стремление к свободе, но у меня есть Дик…

В молодежи меня возмущает склонность к бездумному подражанию. Однажды Дик сбежал: то ли ворота оказались не заперты, то ли он прорыл ход под оградой (хотя вряд ли он на это способен, и, по-моему, думает, что преодолеть новое препятствие можно только при помощи лая). В тот день мы с семейством отдыхали возле хижины, стоящей вдали от дома, и вдруг я увидел Дика по другую сторону изгороди. Я стал его звать. Им пришлось брать лестницу, чтобы извлечь его оттуда. Он хорошо понял, как я на него сердит, потому что я набросился на него и провел с ним воспитательную работу, о которой он долго будет помнить. Больше он не убегал. Я думаю, что мне в детстве очень не хватало отца. Теперь и мужчина запросто может воспитывать детей — на этот счет полно литературы, всегда можно кое-что почитать, научиться. Но нам, собакам, недоступно «планирование семьи» и приходится самим решать, как воспитывать наших непрошенных детей. Нам помогает в этом только инстинкт. Взрослый пес может позволить себе многие вещи, такие, например, как побег, — потому что знает цену риска. Но молодой пес, прежде чем принимать самостоятельные решения, должен либо жениться, либо сходить на охоту — и то, и другое полностью меняет мировоззрение. После этого он становится взрослым, то есть разумным.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЗАБАСТОВКА!

Вам случалось бывать в Париже в дни забастовок работников метро?

Сразу узнаешь много интересного. Сначала возникает ощущение праздника, хочется следовать за толпой людей, идущих в одном направлении. Их много, очень много. Подземный народ выплескивается на улицы. Подобно крысам, покидающим тонущий корабль, они все вышли наружу, счастливые тем, что могут подышать свежим воздухом. Как им повезло, что они могут, наконец, смотреть на небо, идти под деревьями, спокойно разговаривая, потому что нет необходимости перекрикивать шум метро. Ну и настрадались же они, бедные, ведь поезда метро так ужасны, когда они мчатся по мостам и когда они, словно желая захватить пространство, грудой металла вырываются из темных туннелей. «Куда идут все эти люди? — думал я. — Может быть, сегодня праздник или воскресенье?» Как я был наивен! Вы, наверное, догадались, что речь шла не об обычной прогулке: просто не работало метро. Люди, которые водят поезда метро, решили остановить их на время, чтобы немного поболтать со своим хозяином. То, что я принимал за развлечение, оказалось простой необходимостью. И все равно мне кажется, что в тот солнечный октябрьский день многие оценили всю прелесть ходьбы по улице — приятной и неторопливой, потому что куда торопиться, если твое опоздание оправдано. Хоть раз в жизни эти бедолаги, вынужденные перемещаться под землей среди шума и ужасных запахов и вечно зависимые от графиков движения, смогут спокойно погулять. Да здравствует забастовка!

ПТИЦЫ

Я хочу рассказать вам о птицах: бежевых, коричневых, красных, зеленых, голубых. О птицах, на которых охотятся, за которыми гоняются, которых любят или ненавидят, голоса которых слушают и записывают. О тех, которыми любуются. О вестниках весны или осени, дождя или бури. О них так много можно сказать. Когда я был еще совсем молодым, я встретил на бульваре небольшое животное как будто с такой же шерстью, как у меня, — но только более густой, приятного серого цвета. У него были маленькая головка и две миниатюрные лапки. Что это, результат несчастного случая или болезнь? Но вид у него был вполне жизнерадостный, он весело прыгал, и я решил, что природа не ошиблась, сделав его таким. Он был не один. Его окружала целая толпа таких же маленьких животных; они передвигались мелкими прыжками и подбирали с земли зернышки. Проехавшая мимо машина испугала странную компанию, которая неожиданно расправила крылья и взмыла в небо. Это были птицы. Я быстро научился узнавать их и гоняться за ними. Неожиданно подбежав к какой-нибудь беззаботной стайке, я с удовольствием наблюдал за тем, как они резко взлетают, наполняя небеса нежным шелестом крыльев. В первый раз я с опаской приблизился к ним, инстинкт заставил меня остановиться и замереть, как на охоте; я думал, что мое присутствие должно привлечь их внимание. Но вскоре я сообразил, что городские птицы ничего не боятся, и мое появление не может их вспугнуть. Значит, замирать не стоит — пустые хлопоты. Голоса предков обманули меня, или просто забыли мне сообщить, что бывают разные птицы. Некоторых можно заворожить, а некоторым все эти охотничьи штучки совершенно безразличны.

Все вокруг говорят, что собаки моей породы — хорошие охотники. Поэтому-то меня и отдавали в школу: хотели приучить к охоте. Я стараюсь соответствовать, но меня немного тяготит вид крови и необходимость помогать людям убивать. А вдруг им однажды придет в голову охотиться на собак при помощи птиц? У господина Лессура я слышал разные истории о соколах. Что-то непонятно, кто там играл роль дичи! Но раз уж я решил доверять своей семье, то мне не стоит волноваться; поживем, увидим. Честно говоря, я и не охотился ни разу по-настоящему. У меня слишком независимый характер.

НА БЕРЕГАХ СЕНЫ

В Париже я больше всего люблю Сену. Вернее, ее берега. Поскольку то, что находится между берегов, слишком уж грязно. Вода мне нравится за городом, и там я не пропускаю случая искупаться. После этого на меня, как правило, страшно кричат: я, видите ли, шлепаю по полу мокрыми лапами. Из тех рек воду можно даже пить. Однажды, лакая воду из пруда, я чуть не проглотил живую рыбку. А в Сену зайти невозможно — на нее лучше смотреть со стороны. Я подбегаю к парапету, кладу на него передние лапы и, стоя на задних, как человек, смотрю на проплывающие корабли. Наверное, приятно путешествовать на этих сверкающих, красивых и гордых кораблях. Флаги на корме колышатся от ветра, а с борта видны как на ладони все самые известные набережные и памятники города.

Должен признать, что прогулки по берегам Сены очень приятны «помойной» стороне моей натуры. Несколько раз мы прогуливались по тротуару, идущему вдоль самой воды. Я увидел там очень интересных людей: от них исходили самые разнообразные запахи. Вокруг них лежали остатки еды, которые были очень аппетитными на вид. Не знаю почему, но Она не разрешила мне приближаться к ним. Чего Она боялась?

Мне эти люди казались совершенно безобидными. Они вели себя очень независимо и ни от кого ничего не требовали. Но я считаю, что кто-то все же должен приносить им еду. В этом мы с ними похожи: нам тоже трудно было бы работать, например, где-нибудь в магазине или на заводе. А может, они выходят погулять для того, чтобы пообщаться с меньшими братьями, вроде меня? Не могу понять почему, но это кажется мне странным. Своего рода отклонением. Не служат ли они своего рода декорацией для реки? Интересно, им за это кто-нибудь платит? Ясно только одно: взгляды их туманны, и это наводит меня на мысль, что ум их дремлет. Может быть, именно по этой причине они и выглядят так безобидно. Но тогда мне их жаль: ведь им неизвестны ни радость, ни грусть, ни надежда, ни воспоминания. Я, например, храню в своих воспоминаниях все события прожитых дней, и это делает мою жизнь более насыщенной. А они даже и не стараются быть вежливыми с кем-то или благодарными кому-то. Я им не завидую. У меня хотя бы есть цель: пить, есть, спать — это само собой, но еще и благодарить, любить, развлекать, нравиться. Хочется отдавать что-то взамен.