Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса)
Шрифт:
– Какое чудо, какая уединенность, какое счастье! – прошептал я.
Мы спешились, миновали стрельчатые ворота, поднялись в гостиную, где нас угостили ракией, вареньем, кофе. Пришел гостинник, монахи окружили нас, завязалась беседа. Лукавые глаза, ненасытные губы, бороды, усы, смрад из-под мышек.
– Газеты у вас нет? – спросил гостинник.
– Газеты? – удивился я. – Зачем она вам?
– Из газеты, брат, мы узнаем, что творится в мире! – возмущенно воскликнули несколько монахов.
Вцепившись в деревянные поручни
Тучный волосатый монах поднялся и прогундосил:
– Хочу кое-что показать тебе. Интересно, что ты об этом скажешь. Пойду принесу.
Сложив свои короткие, поросшие волосами руки на животе, он прошлепал в войлочных тапках к двери и исчез за ней.
Монахи злорадно захихикали.
– Отец Дометий снова притащит свою глиняную монахиню, – сказал гостинник. – Сатана припрятал ее для Дометия в земле, и однажды тот, вскапывая сад, нашел ее. Принес ее, несчастный, к себе в келью и с тех пор уснуть не может. Скоро вообще с ума сойдет.
Зорбас поднялся, ему было не по себе.
– Мы пришли повидать настоятеля и подписать бумаги, – сказал он.
– Святого настоятеля нет, – ответил гостинник. – Он с утра отправился на подворье. Придется потерпеть.
Отец Дометий вернулся с каким-то предметом в горстях, вытянув руки, словно нес чашу для причастия.
– Вот она! – сказал он, бережно раскрывая ладони.
Я подошел ближе. Небольшая терракотовая статуэтка кокетливо улыбалась, лежа на жирных ладонях. Единственной сохранившейся рукой женщина касалась головы.
– Если она указывает на голову, – сказал отец Дометий, – значит там, внутри есть какой-то драгоценный камень – может быть, бриллиант или жемчужина. А твоя милость что скажет?
– А я считаю, – встрял ехидный монах, – что у нее голова болит.
Но тучный Дометий смотрел на меня, встревоженно ждал ответа, и его козлиные губы дрожали.
– Разобью ее, – сказал он, – разобью и посмотрю, что там внутри. Она мне спать не дает… Что, если там – бриллиант?
Я смотрел на изящную девушку с маленькими тугими грудками, которая оказалась в изгнании среди пропитанных ладаном распятых богов, проклинающих тело, радость и поцелуй.
О, если бы я мог спасти ее!
Зорбас взял статуэтку, ощупал изящное нагое женское тело, и пальцы его задержались на стройной груди:
– Разве ты не видишь, старче, что это – Сатана? – спросил он. – Это он сам, точь-в-точь. Берегись, я его, богопротивного, хорошо знаю. Погляди на его грудь, отче Дометий, – круглая, тугая, свежая. Такова, старче, грудь дьявола!
На пороге показался смазливый молодой монашек. Солнце осветило его золотые волосы и круглое, обрамленное нежным пушком лицо.
Монах с желтой кожей подмигнул гостиннику, оба они лукаво усмехнулись
– Отче Дометий, пришел твой послушник Гавриил.
Монах тут же схватил глиняную женскую статуэтку и покатился, словно бочонок, к двери. Монашек шел перед ним, молча виляя телом, и вскоре оба они исчезли на протяженной, готовой развалиться веранде.
Я кивнул Зорбасу, и мы вышли во двор. В воздухе было разлито нежное тепло, посреди двора стояло благоухающее апельсиновое дерево. Рядом из античного фонтана в виде бараньей головы, журча, текла вода. Я подставил голову под струю, освежился.
– Что это за существа здесь собрались? – с чувством гадливости сказал Зорбас. – Не мужчины, не женщины. Мулы. Тьфу, пропади они пропадом!
Он тоже подставил голову под прохладную струю, засмеялся и снова сказал:
– Пропади они пропадом! В каждом из них пребывает особый дьявол: одному хочется женщины, другому – трески, третьему – денег, четвертому – газет… Ну и дураки! Спустились бы лучше в мир, насладились бы всем досыта, и мозги бы прочистились!
Зорбас закурил сигарету и уселся на каменной скамье у цветущего апельсинового дерева.
– Когда мне сильно хочется чего-то, знаешь, что я делаю? – продолжал он. – Наедаюсь до отвала, чтобы избавиться от этого и не думать больше. Или думать уже с отвращением. Как-то, еще в детстве, был я без ума от черешен. Денег у меня почти не было, я покупал их совсем понемногу, ел и от этого хотелось еще больше… День и ночь только о черешнях и думал, слюнки изо рта текли, настоящее мучение! И вот в один прекрасный день взяло меня зло! Стало мне стыдно: я понял, что черешни совсем меня одолели и опозорили. И что же я делаю? Встаю потихоньку ночью, шарю в карманах у отца, нахожу серебряную монету и вытаскиваю ее. Рано утром поднимаюсь, иду к одному хозяину, у которого был сад, покупаю корзину черешен, забираюсь в овраг и принимаюсь за них. Ел я их, ел, живот стало пучить, желудок свело, а затем и вырвало. Вырвало меня, хозяин, и с тех пор избавился я от черешен, даже смотреть на них противно. Стал я свободным человеком. После этого как видел я черешни, то говорил: «Мне вас совсем не хочется!» То же было у меня с вином, то же с сигаретами. Я еще пью и курю, но стоит мне захотеть, и я тут же бросаю. С ума я сходить не буду. То же и с родиной – любил я ее страстно, приелась мне она, вырвало, и пришло избавление.
– А с женщинами? – спросил я, засмеявшись.
– Придет и их черед – будь они прокляты! – придет! Но не раньше, чем стукнет мне семьдесят.
Зорбас призадумался на миг, этого возраста показалось ему недостаточно.
– Восемьдесят, – поправился он. – Ты вот смеешься, хозяин, но дело это не шутейное! Так и освобождается человек, послушай меня, только так – для этого нужно стать мотом, а не монахом. Разве можно освободиться от дьявола, если сам не станешь более дьявольским, чем сам дьявол?