Я хочу, чтобы меня казнили
Шрифт:
– Да, конечно, – опять слишком бодро ответил Калинин и разъединил руки: – Я в тюрьме повышенного режима содержания. Пожизненного, точнее. "Белая Ночь", Санкт-Петербург, достаточно свежая, новая тюрьма.
– И понимаете, почему находитесь здесь? – не нравилась мне ее своенравность и его бодрость. В отличие от некоторых душевнобольных из других камер, эта парочка в одном теле умудрялась вывести меня на эмоции, а это уже непростительная ошибка для психолога.
– Да, Алиса в моем теле убила своих родителей, а теперь мы в укрытии, – чуть шире и чертовски по-доброму улыбнулся Оливер.
– Что? – мне показалось,
– Вам совсем неинтересно было читать наше дело? – Оливер приподнял брови, искренне удивляясь моей реакции.
– Оливер, я вынужден извиниться, но я не понимаю вас.
– О, надо же, – издевательские нотки прозвучали в голосе мужчины: – Мы смогли заставить извиниться нашего наблюдателя.
– Алиса? – не мог жизнерадостный Оливер так резко отреагировать. Что ж, я угадал.
– Извините, не смог проконтролировать эту вспышку, Антон Денисович, – лицо Оливера изменилось за несколько секунд с эгоистично победного до искренне извиняющегося. В записях появилась ещё одно уточнение о том, что Алиса способна доминировать в выборе личности.
– Все в порядке. Что вы имели в виду под словом "укрытие"?
– Здесь меня не смогут достать, – после этого лицо Оливера стало меняться с каждой фразой: – Нас. Меня. Нас. Извините, Антон Денисович, Алиса никак не смотрится с фактом, что пострадать может только мое тело.
– Кто не сможет вас достать? – Оливер заинтриговал меня возможность наблюдать шизофрению у и без того не самого обычного заключенного. Сходу даже не смог вспомнить, встречалась ли такая смесь отклонений хоть у кого-то ранее. Возможность написать статью, в которой бы описывалось принципиально новое явление в психиатрии, теперь давало шанс на всемирную известность. Неплохая конфетка для обычного тюремного психолога.
– Те, для кого нет стен, Антон Денисович, – ответил Оливер, пожимая плечами.
– Вы понимаете, что…
– Что он противоречит сам себе? – надменность в голосе резко контрастировала с только исчезнувшей с лица блаженностью: – Да нет, все правильно говорит. И скоро вы это поймете, Антон. Спросите про моего отчима у Фадеева.
Оливер сел на пол, прислонился к стене и отвернулся. Больше ни на один вопрос обе личности в тот день мне не отвечали. Зато много говорил Юрий, встреча с которым получилась в тот день абсолютно случайной.
Камеры заключенных затемняли с боковых стекол, делая их прозрачными только во время общения с сотрудниками тюрьмы. Лично мне это всегда было удобно с профессиональной точки зрения – когда человек терял вокруг себя стены, он раскрывался намного лучше. Кто-то обретал иллюзию свободы и пытался на меня напасть, кого-то сковывало из-за непривычно открывшегося пространства. При любом исходе диалоги становились полезнее и конструктивнее.
После опроса Оливера я шел мимо рядов одиночных камер, уже отработанной привычкой не обращая на заключенных никакого внимания. Им тоже до меня дела не было, потому что с подавляющим большинством из них сложилось тотальное взаимопонимание по принципу “мы играем в обоюдную пользу”. Боковое зрение обратило внимание на интенсивные движения за стеклом очередной камеры и я невольно остановился. Юрий привлекал внимание, размахивая руками. Торопиться уже было некуда, потому что разговор с Оливером был рассчитан на дольшее время, поэтому я подошел к камере Юрия, махнул рукой в камеру наблюдения и стал ждать. Через несколько секунд включились динамики и микрофон в аквариуме, боковые стенки стали прозрачными.
– Добрый день, Юрий, – без энтузиазма поздоровался, ожидая какую-то просьбу или требование от заключенного. И здесь я тоже ошибся, что стало походить на тенденцию.
– Антон Денисович, доброго дня. Вы идете от Калинина Оливера.
– Боюсь, что не могу разглашать…
– Не бойтесь, – перебил Юрий и я снова мысленно выругался за слово, от которого в этой тюрьме теперь меня отучают трое заключенных: – Вы ничего не разглашаете, просто я в курсе. Это был не вопрос, да. Не важно. Вы идете от Оливера. Она вам сказала про родителей? Вижу, что да. Изучите новости от двенадцатого июня шестилетней давности. Запишите.
Заключенный говорил, будто рассуждал сам с собой, а в конце стал выжидающе смотреть на меня и на мой рабочий планшет.
– Что записать?
– Двенадцатое июня. Шесть лет назад. Новости. Пишите, а то забудете.
– Зачем мне это записывать? – конечно, я не торопился выполнять безобидное требование заключенного.
– У вас не было достаточно времени, чтобы изучить Калинина и Серебрякову. Я даю подсказку. Можно было бы прямым текстом сказать, но так будет скучно лично вам. А как говорят стены, вам уже скучно работать стало. Потеряли интерес к работе. Творческий подход утерян.
Практически дословная цитата Фадеева выбила из колеи и я рассеянно записал в планшете то, что предлагал Юрий. Но и здесь он не успокоился.
– Вы записали только фамилию Оливера. А нужно искать новости про Алису.
– Откуда?..
– Просто увидел движения пальцев, ничего сверхъестественного. Но когда наткнетесь на что-то не подходящее к слову “норма”, можете маякнуть мне и продолжим беседу. Или у самой Алисы спросить. Извините, что отвлек. Хорошего вечера.
– Юрий, вы можете ответить на один вопрос? – попытаться стоило.
– Я могу ответить на много вопросов, но далеко не факт, что получится именно на тот, который вы зададите, Антон Денисович.
– Откуда вам известно, от кого я шел? На время сопровождения в камеру все остальные аквариумы затемняются со всех сторон.
– За моей спиной не стекло, а стена, – ехидно ухмыльнулся Юрий: – А у стен всегда есть уши.
В тот день я много и громко мысленно ругался, потому что эти трое заключенных, а если считать Алису, то четверо, знатно загрузили загадками, на которые ответов на горизонте не было.
Детализацию разговора с Калининым делать долго не пришлось, однако на моменте с “укрытием” невольно задержался. В мировой практике есть много историй, когда человек добровольно сдается властям, чтобы попасть в тюрьму от кредиторов или угроз жизни. Оливер же вел себя так, будто знал, что попал сюда для эвакуации, для спасения от чего-то, что страшнее пожизненного заключения. Со своей точки зрения, я не мог представить, что может быть хуже положения заключенных в “Белой Ночи” – ни единого шанса выбраться, ни единого варианта изменить свое положение. Удивительно, что многие местные сидельцы смирились и в своих аквариумах умудряются обживаться, создавать свой личный распорядок дня, подстраиваться под условия, называть камеры квартирами, комнатами, номерами.