«Я ходил за линию фронта». Откровения войсковых разведчиков
Шрифт:
— Куда вас направили служить после возвращения из госпиталя?
— Вернулся в дивизию. Нас отобрали 25 человек, ветеранов дивизии, направили на ускоренные трехмесячные курсы политработников и комсоргов. После окончания курсов все получили офицерские звания и назначение в 50-ю стрелковую дивизию, составленную из жителей республики, призванных в армию уже после войны. Контингент там был сложный, но об этом сейчас говорить не стоит. Вот нас, бывших фронтовиков, владеющих литовским языком, послали в эту дивизию для политработы. В начале 1947 года я демобилизовался из армии. Только нашел работу и встал на учет в райкоме партии, так меня сразу как коммуниста мобилизовали на укрепление Советской власти на селе. Раз в месяц посылали на 10–15 дней в сельские районы: то на проведение хлебозаготовок, то на помощь в проведении займа или выборов, и так далее. А война с «лешке бролес» — «лесными братьями» —
— Вы были коммунистом, фанатично верящим в партийные идеалы, и ярым сторонником Советской власти. Почему в пятидесятые годы вы решили покинуть СССР?
— Когда после войны началась разнузданная и дикая антисемитская истерия по всей стране: изгнание евреев с работы, чистка армии и советских органов от обладателей «пятой инвалидной графы», «борьба с космополитами», «дело врачей», разгром ЕАК и так далее, я все равно продолжал слепо верить партии и ее руководителям. Когда скончался Сталин, я рыдал, и не было предела моей скорби… Но когда в начале 1953 года мой товарищ Окользин, бывший подполковник, после войны работавший в руководстве ж/д, привел меня на станцию и показал сотни пустых вагонов-теплушек, стоявших на запасных путях и в вагонном депо, предназначенных для депортации евреев в Сибирь и ожидающих своего часа, то у меня внутри, в душе, за какое-то мгновение будто все выгорело… И при этом Окользин сказал, что на днях ожидается директива из Москвы об окончательном решении вопроса с «космополитами». И я сказал себе: «За эту страну я воевал, резал врагов и проливал кровь, свою и чужую. И если эта страна так поступает с моим народом, то в ней я жить не желаю!» И дал в ту минуту себе слово, что буду жить только на своей земле. А слово я всегда сдерживал. Первым порывом было просто пройти через три границы. Я был уверен, что, с моим навыком разведчика, пройду советско-польскую и польско-германскую границы, а там до Запада, как говорится — рукой подать. Но я осознавал, что мои товарищи пострадают и будут подвергнуты репрессиям, если власти каким-то образом узнают, что я подался на Запад, или если меня схватят на границе. Я не хотел подставлять своих друзей. Уехал легально, через Польшу, с волной «польской репатриации из СССР». В 1959 году сошел в Хайфе с трапа парохода, и так началась моя жизнь в Израиле.
— На стене вашего кабинета висит в центре на ленте ваша медаль «За отвагу» и ваша фотография 1942 года — совсем еще мальчишка в красноармейской форме. Часто вспоминаете фронтовые годы?
— Конечно. Ностальгия по тем годам и по фронтовым друзьям меня никогда не покидала. Скучаю по русскому народу, который очень люблю. Раньше летал в Россию, а сейчас врачи запрещают летать… Здоровье уже не то… Жаль, что многое не вернешь… Знаю одно, что нет для меня в жизни ничего дороже тех дней, когда мы вместе — русский, литовец, еврей, украинец — шли в смертный бой, не щадя себя, чтобы спасти мир от фашистской чумы.
Хваткин Николай Григорьевич
Я родился в Горьковской области. Мы жили в Москве бедно, и мать в 1925 году уехала рожать в деревню. В 1941 году я перешел в 9-й класс. Началась война. Отец и старший брат ушли на фронт. А мы два младших брата, я и мама остались. От Железнодорожного района ездил под Волоколамск, копать противотанковые рвы. Еле ноги унесли оттуда. Копали и копали. Потом пришли, легли спать. Прибегает офицер: «Встать! Бегом! Немцы!» Вскочили кто в чем, как попало. Куда бежать? До железной дороги добежали, а там нас всех остановили и опять повели копать, но уже пехотные траншеи. Мы еще день копали окопы. Опять сказали: «Бежим! Немцы!» В общем, вернулись в Москву без потерь. Иждивенцы получали 250 грамм хлеба в день. Остальные карточки отоварить можно было с трудом. Чтобы получить рабочую карточку, я был вынужден уйти из 9-го класса в школу рабочей молодежи и поступить на военный завод штамповщиком. Тут уже стал получать 650 грамм хлеба. Во время паники мама сходила на вокзал, поняла, что с детьми ей не уехать — все поезда были переполнены, ни денег, ни хлеба не было, — и приняла решение остаться. Так мы и остались.
11 декабря 1942 года вызывает военком и говорит: «Надо идти. Поедете в город Марга Удмуртской АССР. Туда перевели Второе московское пулеметное училище. Годик там отучитесь, получите 10 классов,
Во взводе ребята были постарше меня. В основном 1922–1924 годов рождения — плотные, здоровые бойцы. Пришел я туда необстрелянный, «зеленый». Начались тренировки под руководством уже битых разведчиков. Меня учили, как надо ползать, как оставаться незамеченным. Учили ходить по лесу так, чтобы не хрустнула ни одна веточка. Часто брали в нейтральную зону.
Первый командир взвода был литовец. Вскоре он ушел командиром роты. После него пришел русский. Мы его очень берегли — хороший, способный командир. Всю войну отвоевал, но так и остался старшим лейтенантом. Если бы пошел на роту, батальон, он бы закончил войну полковником. Но никуда из разведки не пошел, по-видимому, из-за того, что к нему так хорошо относились. Мы его почти никогда не брали с собой. Знаешь почему? Мы не хотели его потерять. Потому что мы с ним все вопросы спокойно решали. Командир полка поставил ему задачу: в течение трех суток взять «языка». Он всегда соберет взвод, объяснит ситуацию. Потом мы сходим в пехоту, пронаблюдаем за передним краем. С группой, которая пойдет, обсудит, где брать, как ползти. Когда мы уходим в поиск, то он почти всегда оставался с пехотой нас ждать. Заместителем у него был литовец Даукша. Бывший секретарь райкома. Всю войну прошел заместителем командира взвода. Был ранен два или три раза. Прекрасный человек. Воевал безукоризненно. После войны стал секретарем Винницкого горкома партии.
Во взводе было примерно половина литовцев, русские, один татарин. Отношения у нас были прекрасные, доверие полное. Но, конечно, командир взвода больше доверял таким битым, толковым, смелым, как сержант Федотов, Даукша. Вася Федотов — простой парень из Сызрани. Образование у него было семь классов. Очень смелый парень, отчаянный, любил броски, поэтому у него были потери. Как-то они пошли за «языком». Удачно все сделали. Лысенко представил его к Герою, и Вася получил звание.
Даукша хитренький был, никогда на рожон не лез, старался подползти максимально близко и работать наверняка. Если он взял одиннадцать человек, то и назад приведет одиннадцать…
В разведке можно быть хитрым, но не трусом. Наша война всегда на короткой дистанции. Поэтому раненых у нас меньше, чем в пехоте, в основном убитые. Раненые появлялись, если после захвата не успевали отойти и немцы начинали бросать гранаты. Они у них с длинной ручкой — можно кинуть на 50–70 метров. Поэтому если брали немца из передней траншеи, то делали так. Группа захвата — человека четыре (в нее входили обычно Федотов, его друг татарчонок и другие) — максимально близко подползала к траншее, чтобы можно было лежа закинуть в нее гранату. Мы, группа обеспечения, держались чуть поодаль. По команде забрасывали траншею гранатами. Немцы падали. Группа захвата прыгала в траншею, хватала «языка». Мы по краям стреляем вдоль траншеи, не даем немцам подойти. Группа захвата с немцем бегом выходит из зоны поражения гранатами. Мы прикрываем огнем и тоже отходим.
Нейтральную зону тоже надо проскочить в максимально короткий срок. Она вся пристреляна артиллерией, которая быстро открывает огонь.
Чтобы немца не тащить, делали просто. Петлю на шею, чтобы не кричал (кляп — это глупость, сделай кляп, так он будет мычать так, что за три километра услышат), и перочинным ножом в зад. Кольнул его — он тебя обгонит. Два-три раза кольнул, он уже в нашей траншее. Ну, придет этот немец, начинает жаловаться, показывает, что у него зад в крови. Ну и что?! Надо было идти — и зад был бы цел, и крови бы не было. А так попробуй его тащить?! И потом, немцев по сорок килограмм не было — они все здоровые.
Самое обидное, если при отходе убивало «языка». Когда из нас кто-то погибнет, не так страдали, как страдали, когда теряли «языка». Ведь что такое потерять «языка»? Это целая проблема! Надо по новой идти! Куда идти? В этом месте нас уже ждут. Другое место пойди найди. Свои тоже начинают: «Да как же так?! Как же вы его упустили?!»
— Какой национальный состав был в дивизии?
— Во взводе было человек 10–12 литовцев, а остальные — русские. После тяжелейших боев на Орловщине, где от дивизии практически ничего не осталось, пополнение было русское. Не меньше 50% стало русских. Когда вошли в Литву, то тут опять стали пополняться литовцами.