Я - хороший!
Шрифт:
Мужчина в тяжелых, сумбурных думах и не заметил, что скосил почти половину поляны. Перед взором раскинулись ровные полосы покоса. Положив на видном месте косу, мужчина двинулся в сторону ивовых кустов на окраине поляны, где он оставил банку домашнего кваса. Туда не падали прямые лучи палящего солнца. Достал банку, отмахиваясь от назойливых комаров, выбрал удобное место на толстом ковре из скошенных трав. Сел, вытянув ноги, затем открыл капроновую крышку, жадно припав сухими губами, отпил два крупных глотка, отдышался и снова начал пить холодный квас, теперь уже смакуя, медленно, пока не напился. И опять полезли мысли о прежнем главе (о прежнем ли?):
Мужчина закрыл крышку, не вставая потянулся к кустам, поставил банку и откинулся на траву, закинув одну руку за голову. Другой рукой сорвал травинку, вставил между губ. Взгляд устремился на кучистые облака.
«Сидят наверху — нет времени увидеть эту красоту. В глазах туман обогащения. Как будто две жизни хотят прожить. Посмотри, какая красота вокруг! Воздух, небо, цветы, тишина… Плюнь на всякие совещания, собрания и наслаждайся… С другой стороны, этот чужак уже во всех странах побывал. В эту зиму Индию слетал с женой, дети не в Казани-Москве учатся, а за границей — один в Турции, другой в Англии. Неужели бы мои не могли там учиться?!»
Мужчина яростно вырвал из губ травинку, которую начал жевать неосмысленно. Во рту осталась горечь. Такая же горечь в душе от этих дум. Он резко встал на ноги. Взглядом нашёл косу, начал искать в карманах, засученных до колен брюк, точилку. Поднял за древко косу, слегка воткнул ее кончиком в землю, хорошенько наточил, и, проверив большим пальцем остроту заточки, удовлетворённо выпрямился.
Хотя он понимал, что здесь он находится лишь для того, чтобы убить время и погасить волнение, но войдя в раж, направился в сторону росшей по пояс травы.
Вжжжть, вжжжть, вжжжть…
Какой дурак в это время косит траву? В такую жару мудрые люди ждут утреннюю росу для косьбы… Тогда и коса остра, и трава послушна…
«Все равно придётся прийти на собрание. А то скажут, мол, испугался, какой из него руководитель? Вот, дурак… Другой бы на моем месте, нос — кверху, совесть — книзу, ходил бы по домам, уговаривая отдать голоса за него. Ладно, будь — что будет! Свято место пусто не бывает. Если бы этот чужак не попался на махинациях с ветеранскими квартирами, до сих пор бы ходил кум королю… Ан нет, дети-внуки ветеранов грамотные теперь — до Москвы дошли…»
Кончик острой косы внезапно нашёл препятствие и размеренный ход мужчины запнулся. Оказалось, что инструмент воткнулся своим кончиком в небольшую кочку с муравейником. Растревоженные муравьи забегали в панике. «Проклятье! Не заметил — трава высокая… Ну-ка, ну-ка, не бегайте под ногами… Вон туда направляйтесь, если жить хотите…» Мужчина, отложив косу, присел на корточки рядом с муравейником и стал наблюдать за деятельной суетой муравьев. «Вот так и люди. Стоит растеребить размеренный ход жизни — начинается беготня, паника, суета… Но проходит время, находится лидер, который ставит жизнь в нормальное русло, организовывает людей, даёт работу, помощь…»
Со стороны ивняка внезапно подул свежий ветер. Мужчина встал, опираясь на древко косы, и, приставив козырьком правую ладонь к бровям, посмотрел на горизонт. Там, где недавно спокойно висели ярко-белые кучистые облака, сгущались тучи. Мужчина обрадовался. Давно не было дождей.
«Эх, если так пойдёт, то точно ливанёт. Давно пора с громом, молниями
Вдруг, со стороны первого покоса, где лежала его клетчатая рубашка, послышался звук мелодии. «Жена наверное звонит, легка на помине. Тоже с утра нервничала, видя как муж убивается, пытаясь принять решение. Беспокоится…» На телефоне точно была жена:
— Ну кто в такую знойную жару траву косит, а? Тем более в такой день!
Голос супруги прерывался от волнения:
— Из конторы звонили… Глава района приехал… Тебя ищет…
От этих слов жены мужчина тоже разволновался. «Так, так, так… Вот как, значит… Я думал, ещё рано… Собрание вечером только. Ну, тогда… Ну, тогда…»
То ли от волнения, то ли от спешки, то ли от нечаянной радости мужчина суетливо надел рубашку, закинул на плечи косу, и, позабыв под кустом банку с квасом, быстрым шагом, вдоль покоса, направился в сторону села. Первым же шагом его сапог раздавил кочку с потревоженным муравейником. И он уже не замечал, как шагал по спелой землянике, которую хотел набрать для детей, оставляя за собой кроваво-красный след. Поравнявшись с оставленным вначале островком из белых ромашек, снял с плеч косу, и, не сбавляя шага, смахнул их в полукруге движения. Цветы безмолвно легли к ногам мужчины, но его глаза уже не видели этого. Взгляд его был устремлён далеко вперёд — в сторону сгущающихся туч над селом.
Тридцатый день, или не обижайте матерей
Не обижайте матерей,
На матерей не обижайтесь.
Перед разлукой у дверей
Нежнее с ними попрощайтесь.[1]
Оставшись, ещё по молодости, одна с тремя детьми, она всю свою жизнь посвятила их воспитанию. Ведь любая мать надеется, что когда дети вырастут, они станут ее опорой в старости. А потому ее дети не знали, что такое голод, холод и недостаток. Она была им всем — мамой, подругой, кормилицей и защитницей. Двое сыновей и одна дочь. Никого не обделяла своей материнской любовью. Росли, не чувствуя сиротства.
Когда время пришло, дочь выдала замуж, а сыновей женила. Дочь, видимо, судьба такая, уехала далеко от родного очага. А сыновья остались рядом. Старшему помогла отделиться — построили просторный дом в районном центре. Младший остался в отчем доме. Внуки уже пошли. Что еще нужно для того, чтобы встретить старость?! В кругу любимых детей и внуков…
Но пожилая женщина теперь, как по графику, то у старшего сына, то у младшего. Месяц у старшего, месяц у младшенького. Нет, она не просто угол в доме занимает. Провожает — встречает, по дому все дела переделает и кушать приготовит. Опять же внуков выгулять — тоже на нее возложено. Нет, это ей только в радость. Вот так в заботах, оглянуться не успеешь, уже тридцать дней. Как один день. Только молодёжь дни эти считает, когда же она, наконец, к другому брату поедет жить. Будто она квартирантка какая…