Я и Он

Моравиа Альберто

А вот и она.

— Садись, где тебе удобно, да вот хотя бы сюда. — И указывает на один из диванов. Сама усаживается напротив. Между нами низкий столик из стекла и стали. Мы смотрим друг на друга. Ирена сидит, согнув безукоризненно плотно сомкнутые ноги; настолько безукоризненно, что между ними не протиснется и лезвие ножа, не то что "он". Глядя на меня с нескрываемым любопытством, словно видит впервые, она начинает: — Итак, ты идешь в банк, спускаешься в камеру хранения индивидуальных сейфов, снимаешь сандалию и просовываешь ступню промеж ног первой попавшейся женщины, которую и в глаза-то никогда не видел? Чувствую, что краснею, и мысленно ополчаюсь на "него": "- Вот что мне приходится выслушивать!" Однако по ее тону не скажешь, что она настроена враждебно.

Скорее уж снисходительно, шаловливо.

Смущенно я оправдываюсь: — Вообще-то со мной такое редко случается. Это был особый случай.

— Что же в нем такого особенного? — Не знаю. Наверное, твои ноги.

— У меня особенные ноги, у другой особенной окажется грудь, еще у кого-нибудь — попка, так, что ли? — Ну, где-то так, только…

— Стало быть, ты из тех, кто в автобусах прижимается к женщинам, чтобы пощупать их? — Бывало и такое, хотя…

— Кто подглядывает в замочную скважину, как раздевается горничная? — Тогда мне было пятнадцать лет, я жил в родительском доме…

— А теперь ты уже попросту набрасываешься на горничную, разве нет? — Как получится, правда…

— Могу поспорить, что ты ходишь в кинотеатры на периферии, устраиваешься возле какой-нибудь девахи, берешь ее руку и заставляешь делать то, на что подбивал меня в машине.

— Все может быть, однако…

— Короче, ты в любой момент готов закрутить новый романец, и неважно с кем, была бы юбка! До сих пор я лишь робко пытался возражать Ирене. Еще и потому, что "он" все время мне бубнит: "- Не трогай ее, пусть отведет душу, пусть выговорится. Разве по голосу не слышишь, что это только для вида?" И все же в конце концов я восстаю: — Ничего подобного. И вообще, ты привела меня в свой дом, чтобы высказать мне в лицо эти сомнительные "комплименты"? — Зато правдивые.

— Только отчасти.

— В любом случае, согласись, что гусь ты еще тот.

— Что значит "еще тот"? — Юбочник, помешавшийся на этом деле, вот только не очень-то удачливый, или я не права? — Ну, неудачливым меня не назовешь. Когда-никогда, а удача мне улыбается.

— Когда-никогда? Процентов этак на двадцать? — Процентов этак на пятьдесят.

— Не многовато ли хватил? Она определенно надо мной подтрунивает, но не злобно, а с какой-то симпатией. Все же я чувствую, что пора положить конец этим колкостям, хоть они и безобидные.

— Ну все, хватит. — Мой голос звучит твердо. — Хорошенького понемножку. Я не такой, каким ты меня расписываешь.

— Ничего я не расписываю. Что вижу, то и говорю — Черт подери, нельзя же сводить всего человека к одному его минусу или к одной слабости: тот карьерист, этот бездельник, а Рико вот в юбочники зачислила…

— Ладно, не злись.

— Так ведь любой на моем месте разозлится.

— Хорошо, объясни тогда, кто ты в действительности. До сих пор я, честно говоря, имела дело в основном с Федерикусом Рексом. Ты сказал, что тебя зовут Рико. Расскажи мне о Рико.

— Я — режиссер.

— Режиссер? И много у тебя фильмов? — Пока ни одного.

— Значит, никакой ты не режиссер.

— Я стану им через две недели, когда начну снимать мой первый фильм.

— Ты женат? — Да, у меня жена и сын.

— И ты любишь жену? — Да, очень.

— А с виду и не скажешь, — Это ты насчет банка? Там я поддался минутной слабости. Со всяким бывает.

Она замолкает, пристально вглядываясь в меня своими загадочными, нечеловеческими глазами с расширенными, отрешенными зрачками. Вроде задумалась. Затем с пугающей проницательностью Ирена говорит: — Тогда будем считать, что во всем виноват Федерикус Рекс? — Будем.

— Выкинем из головы и то, что произошло в банке. Постараемся сделать так, чтобы Федерикус Рекс больше не возникал между нами. Никогда. Если ты согласен, а для меня это очень важно, то я готова стать твоим Другом. Идет? Что со мной? Я глубоко и как-то по-новому взволнован тем, что она так точно и одновременно так случайно почувствовала мое потаенное, страстное желание. Неожиданно внутри меня что-то разорвалось сверху донизу, словно лопнувшее от резкого порыва ветра полотнище театрального задника во время представления под открытым небом. Тот же ураганный порыв спустя мгновение швыряет меня к ногам

Ирены: я стою на коленях, обхватив руками ее ноги, закрыв глаза и уткнувшись лицом в ее колени. Это подобно какомуто затмению. Но я все же пытаюсь понять истинную причину столь невероятного душевного порыва. Неужели это снова моя неизлечимая неполноценность, в который уж раз напоминающая о себе таким презренно сентиментальным образом? Или есть все-таки что-то новое в моем головокружительном чувстве к Ирене, таком внезапном, таком вдохновенном, таком умопомрачительном, что благодаря ему я встал с дивана, обошел стол, опустился на колени, обхватил ее ноги, и все это — вот загадка! — совершенно безотчетно? И не станет ли это новое чувство первым, пока еще робким шагом к моему раскрепощению? Тому самому раскрепощению, что, словно драгоценный дар, я уже полгода по крупицам собираю для "моего" фильма и что вопреки моей воле вдруг воплотилось в образе Ирены? От этой мысли я изо всех сил прижимаюсь к ее ногам; мои руки обнимают их с таким отчаянием, с каким руки утопающего обнимают сломанную мачту тонущего корабля. Да, я угадываю собственное раскрепощение в моем — как бы это сказать? — ариэлевском чувстве. И, судя по всему, это чувство дает мне основания полагать, что "он", мой коварный гонитель, наконец-то смирился с неизбежностью сделать то, что является попросту "его" долгом, а именно — исчезнуть.

Думая об этом, я по-прежнему стою с закрытыми глазами. Чувствую, как Ирена ласково проводит по моей голове ладонью, и мысленно ликую: сомнений нет, я люблю Ирену, Ирена любит меня, а "он" повержен — окончательно, навсегда. Тем временем рука Ирены далеко не безобидно спускается с моей лысины на щеку. Тут следует сказать, что у меня особо чувствительное ухо; к тому же оно как будто напрямую соединено с "ним". Ирена легонько касается пальчиком моего левого уха; по спине немедленно пробегает дрожь; и вот уже, к моему великому огорчению, я слышу, как муторный голосок этого подлого типа поздравляет меня: "- Молодчага, хвалю, так держать! Вот это я понимаю: во всеоружии перешел в наступление на любовном фронте. А ведь до чего верно рассчитал: когда все уже сказано, только любовь, настоящая или мнимая — неважно, позволяет добиться большего, дает нам возможность быстро и точно попасть в цель. А теперь, когда первый оборонительный рубеж покорен, перейдем к штурму крепости, лобовой атакой и без всяких там уловок. Значит, так, проталкивайся лбом между ее коленями, настырно раздвинь их одним напором лица, чтобы потом, в порыве страсти, сразу оказаться, так сказать, уста в уста. Не робей, как прорвешься, все будет в лучшем виде, положись на меня".

Чувствую, что "он" не прав. Чувствую, что "он" все погубит. Чувствую, что из-за этого "положись на меня" я снова сяду в лужу. Чувствую, наконец, что "он" не имеет ничегошеньки общего с тем неподдельным, истинным порывом, который заставил меня кинуться к ногам Ирены. И все равно, несмотря ни на какие предчувствия, мой злой гений берет верх. Не разжимая объятий, начинаю осторожно, незаметно протискиваться лбом меж ее колен: тем самым я как бы подбиваю Ирену на стихийную, почти добровольную уступку. Однако колени не поддаются, наоборот — смыкаются еще тесней. Тогда я откровенно хватаю их двумя руками и, налегая всем телом, пытаюсь что есть мочи разомкнуть. Происходит то, что я и предполагал. Ирена вовсе не собирается уступить и "положиться" на "него". Вместо этого она со всей силы больно бьет меня коленом прямо по лицу. Я отлетаю на пол и шарахаюсь спиной об стол. Но Ирене этого мало: уже не так яростно, скорее презрительно она наносит мне в придачу удар в плечо.

Затем с серьезным видом, сухо и неприязненно произносит: — Сиди смирно и не шали. Не то получишь коленом под зад.

IV

Пришиблен!

Теперь уж я до смерти на "него" разозлился. Подумать только: в тысячный раз попадаю впросак по "его" милости. Но еще больше злюсь на самого себя — за то, что "положился на него". Вскакиваю и говорю: — Не беспокойся — шалить не буду. А если и буду, то в другом месте. Я ухожу.