Я и Софи Лорен
Шрифт:
– Можно?
– Что, без подготовки, мнэ, мнэ, мнэ?
Я кивнул, что да, без подготовки.
А ничего ж не знаю, ничегошеньки!
– Ну, давайте, – Холоденин мне. – Пожалуйста.
Вслух прочитал я из билета три вопроса. Очень бодро, очень энергично. Он удовлетворенно закивал: мол, продолжайте в том же духе, хорошо.
Вопрос первый повторил я с выражением:
– Ну, работа Ленина «Уроки московского восстания», 1906 год.
И все.
Он утвердительно кивает:
– Продолжайте.
А
Холоденин благосклонно:
– Ну, пожалуйста!
И вдруг как озаренье: мой ответ! Он ведь заключен в самом вопросе! Как в хорошей загадке – разгадка! Я воспрял и, полный ноль, начинаю барабанить Холоденину:
– Так, Ленин! Владимир Ильич! ( Бодро? А еще бы! Я барабанщик? Просто экстра-люкс!)Работа Ленина «Уроки московского восстания» ( очень уверенно, очень!)вождем мирового пролетариата была написана по итогам московского восстания – о его же уроках ( Господи, спаси!)…
Холоденин:
– Ага, угу… – кивает, – продолжайте, – потому что отвечаю я уверенно.
Голова его склонилась как-то вбок, из уголочка рта пошла слюна. Ну, как младенец, даром что профессор.
– …в 1906 году. Сам Ленин родился тогда-то, а умер тогда-то… Итак, московское восстание, оно случилось в России. И не где-нибудь в Саратове или Ростове, нет, конечно! Или в Туле, или…
Холоденин одобрительно:
– Ага…
– Ну и вот…или во Пскове. Тоже нет! Московское – оно могло случиться лишь в Москве. И оно случилось именно там!
Молчать – нельзя! Ни на секунду не смолкать! Так, что дальше, быстро… А, Москва!
– Москва! Как много в этом звуке для сердца русского…
Холоденин заворочался:
– Стоп, стоп! – и, распахнув глаза, в меня как вперился. – Какое сердце?! – и заерзал в своем кресле.
– А, сердце, так… ( Я судорожно… Вот!)Всем сердцем народ, отсталый и забитый царским самодержавием…
Холоденин успокоился:
– Забитый. Ну, продолжайте, очень хорошо. И в каком же это месяце всем сердцем?
Тут чья-то добрая душа мне отсуфлировала сердобольно: «В декабре!» Год я помнил, кажется, и сам: 905-й. А, декабрь, ну слава тебе, Господи!
– Декабрьское восстание случилось в декабре. ( Теперь могу я развернуть уже подробно.)Так, декабрь. ( Мне важно не молчать.)Декабрь – первый месяц зимы, но последний – года, – констатировал я и вдруг отчего-то ввернул: – Мои года – мое богатство.
Вот те на! Даже сам я удивился: что со мной? Холоденин очнулся:
– Какое богатство?
О, какое?! Так, так, так,
– Богатство богатых в России и бедность бедных – вот в чем причина московского восстания!
Я взглянул на Холоденина. Закрыв глаза, он безмятежно ободряюще кивал. Опасность миновала. И я понял: можно продолжать.
Так, я о чем? А, во, первый месяц зимы! – и я:
– Зима! Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь…
Холоденин дернулся, как от электрошока:
– Что за путь?! – и распахнул глаза.
– Путь, который преодолела партия Ленина. Мне можно продолжать?
– Продолжайте, – умиротворенно, – про декабрьское восста…
И отключился. Холоденин спал сном младенца преклонного возраста.
Я продолжил, по его указке… И при этом думаю: ну что же я мелю?! Но если не молоть – то будет хуже!
Так, «восста…». Я перевел дыхание. Ну что еще там в декабре, ну, я не знаю… Логика! Логика, она была всегда моим самым сильным местом в организме, и я зову ее на помощь: так, зима… А, значит, это птицы! И я:
– Птицы! Они давно улетели на юг!
– Ага, ага… – подтвердил спросонья, благосклонный.
И тогда я взял еще бодрее…
Двери в нашем классе приоткрыты. В тех дверях – стеклянные окошки. А за ними, за дверями, в коридоре… Там творится что-то несусветное: студенты, которые еще не сдали, в ожидании, они сгрудились у дверей. И уже даже не смеялись – просто корчились. Я имел у них такой успех!
– Птицы – улетели! – подытожил.
Так, что дальше? Главное, не медлить, не молчать. Во!
– Ночи все длиннее! Дни – короче…
– Стоп! Что – «короче»?
Холоденин это слово выловил, «короче», встрепенулся. И, разлепив свой левый глаз, на меня непонимающе уставился.
Я чуть не кончился, но виду не подал:
– Короче, без борьбы пролетариат себя уже не мыслил!
Я был красноречивым на язык.
– Молодец! – воскликнул Холоденин.
Кто молодец – я понял без подсказки. И хотя к нему сидел я ближе некуда, пролетариат ему был все же ближе.
– Ну, продолжайте! – вновь погружаясь в спячку.
Что при такой жаре немудрено.
А эти, за дверями, умирали. Что меня, конечно же, подстегивало. Подбивая на все новые свершения. Кажется, еще секунда – я прысну сам, и Холоденин разгадает; но нет, он отдыхает безмятежно. Я такое плел – он:
– Да, да, да…
Чтобы так мне околпачить старика, это было… Ну, невероятно! Как заправский этот самый… Ну, который… Я втирал ему еще минут пятнадцать. Сам процесс, такой опасный и в то же время сладострастно-увлекательный, меня втянул, и от тех «Уроков» получал я просто наслаждение! Я отвечал – и сам же упивался: о, какой я остроумный! О, и ловкий!