Я – инопланетянин
Шрифт:
— Скажи, Цзао-ван, объясни мне… — В голосе Фэй вдруг зазвучало волнение. — Сделаться Старейшим — это навсегда? Если бы Риндо захотел… если б возникло такое желание… мог бы он превратиться опять в человека? Обрести новое тело, прожить жизнь на Уренире или в одном из других миров, встретить женщину и полюбить ее, оставить потомков? Мог бы или нет?
— Старейшие умеют создавать любые формы и орудия, милая. Сотворить себе новое тело, прожить в нем сто или тысячу лет? Конечно, это в их власти, но я не уверен, что тело — вернее, мозг — вместит их разум. По этой или по другой причине никто из них к нам не вернулся… — Помолчав, я тихо прошептал: — Может быть, они не покидали нас, а затаились в какой-то частице сознания, объединяя и храня живое во Вселенной? Хотелось бы, чтобы это было так… Но я не знаю, моя фея.
Глаза Фэй сверкнули отблеском лунного света. Она кивнула, отбросила локон со лба и одарила меня улыбкой.
— Ничего, Цзао-ван, узнаешь, когда превратишься в Старейшего. Будешь летать среди звезд и вспоминать обо мне, а я попробую устроить так, чтоб память эта была не горькой. — Ее улыбка погасла, милое личико сделалось серьезным. — Риндо сказал тебе что-нибудь? Об эоите, катастрофе и Анклаве? Что-то, чего ты не знал?
— Очень немногое. Мои догадки оказались верными… догадки и слова Аме Пала. Бушует ненависть… — произнес я, вытянув руку на запад. — Там она бушевала много лет, волны ее текли к эоиту и извергались в космос, в ноосферу Вселенной, струями зла. Представь занозу под ногтем — крохотная, а болит… Ее выдернули, и ранка сейчас исцеляется. Риндо пришел сюда, чтоб исцеление было надежным и быстрым. Видишь, — я поднял глаза к небесам, — флер уже рассеялся, и, полагаю, от вуали не осталось ни следа. Скоро это обнаружат и ринутся в Анклав со всех сторон, искать причину катастрофы, делить незанятые земли… Ну а дележка, сама понимаешь, без споров не обходится. Как бы не вогнали новую занозу!
Вздрогнув, Фэй пробормотала:
— А те, кто ее выдернул, сгубив миллионы людей… это Старейшие? Или твой Вселенский Дух? Или другая сознательная сила?
— Нет. Всего лишь инстинктивная реакция вселенской ноосферы. Смотри, — я кивнул на пламя спиртовки, — вот крохотный огонек, но он обжигает. Ты поднесла к нему руку — случайно, ненамеренно — и ощутила боль. Что ты делаешь? Отводишь руку… Но огонек остался, ты можешь обжечься опять и обжигаешься — раз, другой, десятый, пока не сработает инстинкт: отдернув руку, ты дунешь на пламя. Дунешь несильно, огонь погаснет, получится Анклав… А если непроизвольно шевельнешь рукой и опрокинешь спиртовку, исчезнет Земля или Солнечная система… Понимаешь?
Фэй кивнула, зачарованно глядя на спиртовку.
— Пламя ненависти, жгучая заноза, кара небес… Выходит, мы сами виноваты? В том, что случилось?
— Во всех бедах, которые постигают человека, виновно его неразумие и непочтительность к предкам — так, кажется, у Конфуция? Ну, бог с ними, с предками… А в остальном все верно.
— Но время, почему время?.. Ты говорил, что здесь случилось времятрясение… Ход времени ускорился, за секунды пролетели годы или века, в разных местах по-разному… Что это значит, Цзао-ван? Почему так, а не…
— …огонь с небес? — подхватил я. — Не потоп, не извержение вулканов, не солнечный протуберанец, не комета, павшая на Землю? Это формы Апокалипсиса, который придумал человек. Мироздание — если хочешь, Вселенский Дух — действует без грохота и шума, но инстинктивно выбирает самый верный способ. Ты ведь дунешь на маленький огонь, а не зальешь его ведром воды, не втопчешь в землю, не сожжешь из бластера… Только дунешь, и воцарится хаос времени и сотрет помеху. Принцип минимального воздействия, милая, великий закон, который правит Вселенной…
Фэй вздрогнула, прижала ладошки к губам. Глаза ее стали огромными.
— Ты говоришь, Арсен, они все ринутся сюда? ЕАСС, Восточная Лига, мусульмане, Индия, Россия… Наверное, ты прав… и это значит, что все повторится… Что же нам делать, дорогой? Что делать?
— Не грызть друг другу глотки хотя бы рядом с эоитом. Риндо сказал, что в следующий раз все будет хуже, много хуже… Такие конвульсии ноосферы случаются в других мирах, Старейшие их наблюдали и поняли, что предотвратить их невозможно. Вот случай, милая, когда бессильны боги, а все в руках людей, в моих, в твоих… Ты ведь мне поможешь, маленькая фея? Девушки из Хэйхэ — они ведь все умеют?
Она слабо улыбнулась.
— Я помогу, Цзао-ван… Но как? Что я должна делать?
— Быть рядом со мной, — сказал я, поднимаясь, — ибо лишь любовью спасется мир.
Кажется, Фэй это устраивало. Повеселев, она вскочила на ноги, кинула взгляд на наши мешки, бесшабашно махнула рукой и повернулась ко мне.
— Куда теперь, Цзао-ван? Куда ты меня унесешь?
— Куда захочешь. В Петербург, в Калифорнию или Австралию, в Скалистые горы или на нильские берега… Впрочем, я знаю! Знаю одно место, где растут дубы и скоро расцветет сирень. Тебе там понравится, девочка.
Мы стояли под звездным небом, и я, запрокинув голову, отыскал неяркий огонек, светивший в полутора парсеках от Земли. Совсем небольшое расстояние в космических масштабах, а для Старейшего просто ничтожное… Там, у этой звезды, плыло во тьме и холоде огромное живое облако — Риндо, мой мудрый брат; оттуда он говорил со мной, вселяя уверенность и надежду. И, думая о нем, послав ему привет, я почему-то вспомнил о словах Наставника Зилура: ты любишь, и любят тебя, потом уходишь, покидая тех, кто дорог… Но я еще не собирался уходить и не грустил о неизбежной разлуке. Ибо есть время для всего, для встреч и расставаний, для счастья и печали, для любви и памяти о ней.
Фэй нерешительно шагнула ко мне.
— Я должна взять тебя за руку, Цзао-ван? Или обнять?
— Нет, родная, необязательно. Просто встань поближе.
— Все-таки я обниму, — сказала она. И обняла.