Я Кирпич

О'Санчес

В окрестностях бродил какой-то волк-оборотень, и я не выдержал Моркиных жалобных кряхтений, отпустил его на полчасика, поужинать. А Маше соврал, что ворон должен хотя бы чуточку размяться, порезвиться, облететь дозором окрестности… Я бы ей сказал правду, но уже ученый: предложил ей там, в Коралловом море устроить показательный бой между Моркой и кровожадной белой акулой! — куда там!.. Пожалела акулу, понимаешь ли… Букач же никуда не просилась, и я покормил скромницу возложением овеликой длани на ее счастливую голову.

Спали три часа — и опять выспались, но я почему-то не удивился… Может, потому, что сам так пожелал? Встали затемно, а позавтракать решили где-нибудь там… ну, где-нибудь…

где потеплее и посветлее… Динечка, дай глобус, если не трудно?

Я в три секунды надул ей метровый воздушный шарик-глобус, в половину горницы объемом, и Маша принялась его вертеть-выбирать…

— Погоди, Машук, но мы уже были в Париже!? А кроме того, это будет еще ужин, а не уже завтрак! Полная перепутаница! Да нет, я-то как раз не против. Ужин в Латинском квартале вместо сибирского завтрака — что может быть естественнее???

И Сан-Франциско! И Монреаль! И Барселона! И Новгород Великий! И Амстердам! И всюду нам было хорошо. Правда, в Милане нас с Машей едва не вывели из зала, так сказать, за нарушение общественного порядка, выразившегося в неистовых рукоплесканиях! И это в Ла Скала! Вот вам и толерантность! Наконец, в Хельсинки я взбунтовался против пестрого однообразия околоевропейских культур, против Машиных дальнейших планов, и повелел всем нам лететь в Южную Америку, в Перу, в стольный град Мачу-Пикчу… Нет, лучше даже в Куско!

— Динечка, почему ты так раскипятился при слове Бухарест? По-моему очень прикольное название!

— Угу, веселое. Нет уж, давай-ка поближе к инкам! Я, например, уже по лету соскучился!

— Полетели, я тоже соскучилась! Как ты — так и я!

На время перелета я сделал наш круглый ковер чуть попросторнее, прибавил метр к диаметру, чтобы нам веселее плясалось-кувыркалось, а для Маши слегка уменьшил силу тяжести. Это ей пришлось по вкусу: скакала как безумный сайгак. И Морка отличился: он опять захотел крылышки размять, решительно ничего не понимая в законах физики и аэродинамики, и я ему разрешил. Морка взлетел, вынырнув за пределы защитного купола — и его с оглушительным «сверхзвуковым» хлопком смело прочь от нас, ибо он словно бы попал под невероятной силы ураган, каких на планете нашей просто не бывает, и быть не может! Догнал он нас за пару минут до посадки, а выглядел очень взъерошенным, даже уставшим. Ворон Мор — могучая птица, но здесь, на таких скоростях, даже и для его богатырской мощи впечатлений оказалось более чем достаточно, пришлось «подлечить», восстановить ему силенки…

— Машунь, ну что ты его портишь своими нежностями! Он воин и должен стойко переносить все тяготы…

— Он птичка, и у него крылышки устали!

— Моррочке крррови!!!

— Вот-вот, о чем я и говорил. Маша, а где твое колечко?

— Как где? Я же его в воду бросила, в прорубь Иртыша, на память, для нашего возвращения!

— А-а, тогда ладно. А то я испугался, что потеряла. Вон туда пойдем, где указатели!..

Наверное, помимо указателей, меня вело какое-то верхнее колдовское чутье.

— Букач, что тут с нечистью? Есть местная или какая?

— Нет, о Великий, никакой нет. Тревожно тут шибко…

Да, что есть, то есть. Шли мы вдоль внушительной каменной стены, выложенной из гранитных блоков неправильной формы, по улице Триумфальной, если я правильно понял перевод — и вдруг я замер! Передо мною лежал… висел… торчал… вмурованный в стену двенадцатиугольный каменище! На самой поверхности этого камня угадывалась трещина, так вот из нее сочилась едва различимой струйкой, в волос толщиною… даже тоньше… много тоньше, какая-то странная мощь! Мощь, похожая на ту, что наполняла Стару, Ленту, но не совсем такая. Говорю — странная! И очень, очень… древняя, и очень… притягательная для меня. И тревожная, как правильно

заметила Букач! Меня захлестнули, и подхватили, и едва не унесли на край разума и вселенной какие-то удивительные… предчувствия, предзнания… Но проснулась и осторожность. Я и тревога! Если это вещи вдруг совместные оказались, то лучше не делать резких движений и лучше свалить отсюда на некоторое время и расстояние. У меня будет достаточно возможностей подумать обо всем этом еще и еще. Один факт мне ясен стопроцентно: Отца за этими камнями нет, мощь эта не имеет к нему отношения, и он опять мною недоволен. Да, грамотно мы сюда зарулили, очень круто!

— Ну, как, Маш?

— Ты как всегда прав, Диня, здесь все просто суперски! А неба такой синевы я вообще нигде больше не видела! А ты?

— И я тоже! Как ты, так и я! Двигаем отсюда. Кстати! Я придумал сегодняшний ужин. Археологический!

— При свете факелов, в неандертальской трибе? Мамонт в собственном соку?

— Даже лучше того! В Геркулануме, на одной очень крутой древнеримской вилле. В окружении заботливых слуг, под плеск волн Неаполитанского залива, под музыку свирелей и кифар… Согласна?

— О, да.

И было так. Я воссоздал виллу такою, как она была две с лишним тысячи лет тому назад, включая библиотеку со свитками, но добавил туда современного освещения и сантехники. И зеркало в Машиной «спальне» поставил иное, отличное от тех, каким пользовались знатные римлянки в своем быту. Зеркало волшебное: искажать не искажало, но подсвечивало искусно, только знай смотри! Маша вглядывалась, примеряла одеяния, делала мэйкап, укладывала волосы, а я, чувствуя себя не хуже иного римского патриция, возлежал в трех метрах от нее и подколдовывал свой аттракцион: решил сбросить с Маши еще пять лет от ее оставшихся двадцати пяти, но не одним махом, а за четверть часа постепенного и плавного омоложения. Маша к тому времени взялась за мэйкап и первые минуты пребывала в замешательстве, и чем дальше — тем сильнее: положила верный тон (или мазок, не знаю, чего там у них как называется), а он вдруг перестал подходить! Маша «очищает холст», дабы насытить его новыми линиями и красками, но оттуда, с «поля битвы», вдруг исчезают даже намеки на морщинку!.. Наконец Маша, бросив на меня подозрительный взгляд, решительно стерла с лица все следы косметики, вгляделась пристально со всех мыслимых углов в свое лицо, и бросилась на расслабленно лежащего меня с индейскими воплями! И застала врасплох!

— Издеватель! Бессовестный жулик! Разводчик! Была бы здесь подушка, я бы этой подушкой так тебя отделала!.. Зачем???

— В чем же я разводчик? Головой-то подумай! Ну, сбросил с пожилой двадцатипятилетней тетеньки пять лет возраста!..

— Тетенька!? Всё, Петров! Прощайся с разумом и жизнью: защекочу до смерти!

— Только не это! Только не… Руки! Руки убери! Хорошо, хорошо, я сейчас опять все верну на место!..

— Не-е-ет! Я пошутила! Диня, всё, Диня, я уже никого не щекочу! Но больше не надо мною экспериментировать, по крайней мере, сегодня! Ладно, Диня? Можно я посмотрю, буквально одну минуточку?

— Ок, разумеется.

Маша вернулась к зеркалу, и одна минутка неизбежно растянулась на двадцать… А почему бы и нет, оригинал и отражение того стоят, мне отсюда видно.

— Диня, скажи, только честно: зеркало твое не врет? Неужели я действительно такая… красивая? Молодая… даже юная?

— Действительно. А зеркало не врет. Оно как бы с автоматической подсветкой под твой взгляд, но показывает все как есть. Однако же и на розах бывают шипы, увы: при этакой внешности и качестве кожи, все эти итальянские да французские косметики тебе совершенно лишние, их просто некуда намазывать! Так что смело выбрасывай их в ведро. Сейчас я сделаю ведро…