Я - Книга
Шрифт:
— Откуда они знали? — спросила я.
— Читатель рассказал им.
— Бог испытал братьев ересью, а они, вместо того, чтобы познать себя, стали врагами, — заключила я.
А Серж больше не приходил в гости к Николаю. Поначалу я вздрагивала, когда слышала скрип открываемой двери, а затем успокоилась. В комнату изредка заходила Тамара, ещё реже — отец Николая, которого звали Борисом. Пару раз у моего первого Читателя гостили незнакомые люди. Разговоров о Книгах я не слышала, хотя теперь чаще, чем раньше, старалась настраиваться на канал связи и прислушиваться к беседам
Мы с Апологетикой часами занимались сопереживанием. Сказочные ощущения от этого процесса трудно передать, но они были для меня важнее и реальнее, чем собственные сны из мира грёз. Жаль только, что никаких озарений ни на меня, ни на подругу, ни на прочие Книги с нашей полки не сваливалось. Зато прекратились болезни, и даже Сектоведение излечился от спонтанной апатии.
Что до его соседа Красное и Чёрное, то о нём доходили странные слухи. А может, Сектоведение сознательно не делился его знаниями и опытом, считая всех нас «беспереплётными брошюрками». Вскоре я по совету подруги перестала на этом заморачиваться.
Один из моих маленьких дней рождения — четыре месяца — мы с Апологетикой отпраздновали, поставив эксперимент погружения в сны друг друга. Мы долго готовились к нему, упражняясь в сопереживании и обычных снах «в обнимку». Мы думали, что такое погружение поможет нам хоть что-то узнать о Текстах друг друга, а затем рассказать… но, увы, ничего не получилось. Грёзы, что были у меня с Сержем, не повторились с Апологетикой, и она их тоже не увидела. Я испытала чувство падения в тёмную бездну без какого-либо наслаждения или очеловечивания, я была такой же беспомощной во сне Апологетики, как и она — в моём.
А на тринадцатой неделе моей жизни в комнате Николая случилось то, чего я и скрытно ждала, и, не стесняясь, боялась. И я не знала, какое чувство — страха или предвкушения чуда — укоренилось во мне сильнее. Время позволяет привыкнуть к своей предсказуемости, а жизнь… жизнь, вероятно, течёт где-то вне моего времени, потому как все остальные Книги преспокойно простоят на полке ещё долгие месяцы. За тринадцать недель ни одну из них с полки не взяли и ни одну к нам не подселили.
В комнату к Николаю зашла Тамара и завела с ним какой-то разговор, на который я не стала настраиваться, потому что размышляла о человеке, прибитом к кресту. Я частенько воображала его потрёпанной Книгой. Чувствовать себя человеком и мыслить божественными категориями наяву я совсем не умела.
Вдруг Тамара подошла к полке. Николай никогда этого не делал, хотя пару раз я замечала, как он, сидя в кресле, листает какие-то Журналы.
Я навострила уши и растолкала дремавшую Апологетику.
— Может, книгу какую-нибудь? — спросила Тамара. — У тебя нет новых ненужных книг?
— Возьми любую. Только не бери книги по православию. Они мне нужны, — сказал Николай.
Я вовремя
— Что они хотят сделать? — затеребила меня подруга.
Тамара вынула с полки какую-то Книгу, стоящую ближе к Сектоведению, и начала её листать.
— Она хочет кого-нибудь почитать! — ответила я.
Апологетика сжала мою руку сильно, до боли. И сказала:
— Прощай, милая. Если я научусь звонить, я обязательно сделаю это, и ты будешь первой, кому я позвоню.
— Ты что?! Ты думаешь, она возьмёт меня?
— Да. Вчера мне это приснилось.
Я бросилась к ней в объятия и заплакала. Тамара поставила Книгу обратно на полку и обратила свой взор в нашу сторону…
Подруга удерживала меня изо всех сил, а я цеплялась за неё. На миг мне показалось, что Тамара, поняв, что не сможет вытащить меня с полки, бросит это занятие. Но тут я вспомнила, что именно она меня сюда поставила. И если теперь она хочет почитать…
Наверно, то же вспомнила Апологетика и разжала объятия. Тогда я ухватилась за край полочки и прокричала:
— Прощай! Я люблю тебя!
— Вот эта, судя по всему, новая, — сказала Тамара, оторвав меня от полки и показывая своему сыну.
Тот слегка повёл головой.
— Я не новая! Вернее, я уже читанная! Меня дважды читали! — заорала я.
— Правда, вот тут страничка слегка помята. Ну, ничего страшного, — кивнула Тамара.
— Эта? Хм… — Николай встал, потянулся и вздохнул. — Ладно, бери. Только то, что в ней написано — ересь.
— Это про любовь. То, что нужно, — и Тамара сделала шаг к двери, сжимая меня в тёплой руке.
— Кому нужно? — спросила я в пустоту, ведь люди по-прежнему не слышали меня…
— Христос никогда не говорил того, что там написано, — услышала я голос Николая, и всё затихло: от моего беспокойства канал связи с миром людей закрылся.
Тамара прошла по коридору, взяла висящую на ручке двери сумочку и убрала меня в неё. А затем вернулась в комнату сына и прикрыла дверь.
Я очень хотела расплакаться, но не смогла. И почему-то улыбнулась.
Моя подруга, Апологетика… Мне теперь будет не хватать её. Долго ли? Может, прочитав, Тамара вернёт меня на полку? Я была готова принять свою Судьбу, и беспокоило лишь состояние подруги: каково будет ей в одиночестве? Пусть Булгаков Избранное — хороший и добрый сосед, но он не сможет заменить меня. И если меня не вернут к ней, то как долго она сможет жить, не впадая в апатию и не чувствуя тепло родного книжного сердечка?
Поэтому грустила я за Апологетику, а не за себя. Спала плохо, ворочалась и стонала. Существа, окружающие меня, копошились и шептались, но со мной знакомиться не хотели. А я, поглощённая мыслями о подруге с одной стороны и принятием Судьбы — с другой, также не проявляла к своим временным соседям интереса.
Когда проснулась, обнаружила, что лечу куда-то внутри сумки. Когда летишь внутри ёмкости, может попросту укачать, но вскоре рука Тамары (а различать касания, не видя лиц, я уже умела) извлекла меня на свет, и последующий полёт сопровождался обрывками фраз: