Я, красивая птица. Паспорт животворящий

Гуляева Ольга

Поэтому я не хочу презентацию, уж лучше мебель. И быть толерантной.

Глава 2

Что я знаю о толерантности?

Как-то бывший муж, Олежок, тот, кого нельзя называть (иногда социокультурные коды появляются в тексте сами по себе, без моего участия), принес домой из церкви открытки с иконами, он купил там эти открытки, хотя не работал. Я работала. Я работаю гадалкой, ко мне приходят люди, чтобы узнать судьбу, чтобы узнать, например, получится ли в течение года купить квартиру. Это их право – полюбопытствовать у карт – получится ли. Заручиться поддержкой в начинании – это их право. И мой хлеб. Если бы моим хлебом были стихи, я бы уже давно обменивала

лайки на хлеб, приходила бы в магазин, показывала телефон, говорила бы: «У меня 22 лайка сегодня, дайте пожалуйста, маленькую «Бородинского».

Олежок принес ещё доску, золотую клейкую бумагу и бутылку водки. Он пил водку, оклеивал доску золотой бумагой, когда уставал, уходил на кухню курить. Возвращался, продолжал свой труд. Оклеил доску, получилось красиво, гладко и нарядно. Спросил у меня:

– Чего не помогаешь?

– Давай помогу, – сказала я.

Мы стали раскладывать открытки на доске, Олежок хотел, чтобы всё было правильно, как в церкви: Богородица, Иисус Христос, Святая Троица – чтобы всё в положенных местах. Он вспоминал, как в церкви. Я сказала:

– Надо по иерархии, кто главнее. Вот кто главнее – Иисус или Троица?

– Троица, – сказал Олежок, – там же есть Бог Сын, Бог Отец и Святой Дух. Троица – само название – три в одном. Их больше, значит, икона главнее, чем один Иисус. Это же Он, да? – спросил Олежок и ткнул пальцем в фигуру на открытке. – А Богородицу надо слева, – сказал. – Она же баба, её слева, Николай Чудотворец главнее, он мужик, мужчина, у него работу попросить можно, его надо справа наклеить.

– Ну, – сказала я, – делай как знаешь.

Олежок приклеивал иконы к доске на суперклей, Олежок вместе с доской отражался в зеркале. Я подумала, что если он повесит иконостас напротив зеркала, будет два иконостаса, а Богородица будет справа. Задумалась над этим.

– В чём смысл жизни? – я даже не поняла, что произнесла это вслух.

Олежок резко вскочил, взял меня за шею и стал душить. Потом толкнул на пол, пнул в живот, потом ещё несколько раз. Пытался попасть ногой по лицу, но я закрывала лицо, механически, – не понимала, что происходит, понимала, что надо закрыть лицо. Олежок поднял меня за одежду и швырнул моё тело о комод. Тело стекло с комода как в мультике про Тома и Джерри. Тело лежало у комода, я приподняла его и дотащила до кровати.

– Сука, – тихо сказал Олежок, – сука, человек тут работает, для семьи старается… Сука. («Человек». Выделено голосом.)

Всхлипы угасали в районе горла, я не потеряла сознания, но было близко к этому. Олежок медленно, в тумане, доделал иконостас, присобачил сверху крест, который вырезал узорчато все два месяца, что был без работы. Потом ушёл в ванную, мыться. Вышел заметно повеселевший, я бы сказала, что могу ощущать состояние Человека (выделено голосом), но перед этим-то не ощутила, значит, это не будет правдой. Повеселевший и абсолютно голый, его дом – его правила, вышел, встал перед иконостасом и стал молиться. Голос его звучал проникновенно, бархатно, молитва началась со слов: «Боженька, прости меня (что у него было – помутнение рассудка, нервный срыв, – подумала я), прости меня, Боженька, – повторял Олежок, – ну прости ты меня, грешного, что я без трусов перед тобой стою». Мне хотелось услышать продолжение молитвы, но организм выдал спазмы горла, те, которые люди называют смехом, и остановиться я не могла. Олежок прервал молитву, подошёл ко мне недовольный и стал трясти меня, тряс долго, пока я не прекратила смеяться. Олежок негодовал – я кощунственно прервала святое – его общение с Создателем Вседержителем. В тот день он сломал мне копчик. А я лежала и боялась. Я не убила его только от малодушия, мне не хватило духа.

Если я не убила тогда его – вправе ли я бить людей за их запахи, за их тягу к объятиям. Что я знаю о толерантности? Я знаю о ней всё.

Что я знаю о толерантности?..

Когда ещё не понимала, что за буквы платят мало, когда думала, что умею обращаться с буквами профессионально, интервьюировала человека, приговорённого к смертной казни, к расстрелу. Но человек попал под мораторий, его

не успели расстрелять, он остался сидеть пожизненно, Рахман его имя. Рахман зарезал четверых, в том числе двоих маленьких детей, один из них на момент убийства мирно спал в своей кроватке, он был младенцем. Из материалов дела узнала, что Рахман пришёл в дом своего соотечественника Ахмеда, выпил с ним, потом достал заранее приготовленное орудие убийства (нож, лезвие столько-то сантиметров), нанес удар Ахмеду и по одному удару его жене и его детям. Сопротивления они не оказали, Рахман был молниеносен. Из показаний Рахмана следовало, что неделей ранее Ахмед пришел домой к его сожительнице, русской сожительнице, дома была её дочь, девочка четырнадцати лет. Ахмед изнасиловал девочку, изнасилованная девочка рассказала обо всём Рахману и матери, они пошли в милицию. В милиции принимать заявление отказались, сказали, что мать лишат родительских прав, это всё, чего можно добиться, если подать заявление. Ещё два дня заявление пытались подать, но никаких отметок в журнале приёма заявлений об этом в милиции нет. Ещё три дня Рахман пил, потом взял нож и пошёл в гости к соотечественнику. Ахмед смеялся над ним, говорил, что это глупость – заступаться за русскую, которая всё равно так и так станет проституткой, все русские – проститутки. Рахман достал нож и ударил.

– А зачем он убил жену и детей, – спросила я замполита, который дал дело.

– Обычай кровной мести предполагает, – сказал замполит, – что вырезать надо всё потомство насильника. Чтобы избавить мир от дурного семени.

Меня привели к осужденному. Обычный некрупный узбек, даже рыхловатый. Никакого зверского блеска в глазах, глаза как глаза. Я отчетливо помню четыре его ответа, хотя вопросов было много. По-русски он говорил плохо, но вполне понятно.

– Зачем вы убили детей?

– Род насильника должен прекратиться, тяга к насилию передается от отца к сыну.

– Девочка, за которую вы отомстили – она же не родная вам, зачем убивать из-за неродного ребёнка тех, кто ближе вам по крови?

– Я жил с её матерью, её мать мне родная, она ухаживала за мной, готовила еду, мы с ней спали. Её ребёнок – мой ребёнок. Я убил за свою семью.

– Кто вам пишет?

– Падчерица пишет, два раза в месяц. Мать её не пишет, она от меня отвернулась – я убил, её можно понять – она боится.

– О чём вы мечтаете?

– Получить помилование. Увидеть мать.

Что я знаю о толерантности? Я ничего не знаю о ней.

Зато я создаю идеальный мир, я многое знаю об идеальном мире. Моя лента новостей в «Фейсбуке» – сплошная радость. Если кто-то из моих друзей регулярно делится новостями про чьи-то чужие болезни, я скрываю новости, поступающие с этого аккаунта. Да, я не хочу этого видеть. Я оставила из таких только тётивалину ленту новостей, тёте Вале 77 лет, она моя двоюродная тётка, она живёт в Израиле. Она размещает жизнеутверждающие новости, касающиеся человеческого организма. Однажды тётивалина лента новостей поведала моему идеальному миру о разновидностях кала, новость представляла собою картинку, на которой была изображена филейная часть человека, производящая на свет кал. «Титаник», «олень», «торпеда» – это виды кала здорового человека. Картинка была отвратительная и яркая. Увидев эту картинку, я задумалась о судьбах литературы. Это всё, что надо знать о современной литературе, – подумала я.

Новости про котиков, которые ищут дом, я не скрываю – я верю в то, что котики его найдут, я люблю котиков, и в моем идеальном мире они всегда находят дом, иногда я нахожу подтверждение этому в мире реальном. А в моём идеальном мире мои новости о том, что котики ищут дом, люди игнорируют – возможно, они считают, что это не позитивные новости, а разместившая их я – неполноценна, но проходит время, и аккаунты начинают реагировать на меня, на мои новости, которые считают позитивными. Написав стихотворение или разместив фото букета, я вновь становлюсь полноценной в глазах общественности. Это так важно – быть позитивной в глазах общественности. Если ты не позитивна, твою детскую книжку, вышедшую тиражом сто пятьдесят экземпляров, люди покупать не станут.