Я, красивая птица. Паспорт животворящий

Какие запахи маскируют женщины, когда льют на себя то, что под видом духов продаётся в Л'Этуале? Этого я никогда не узнаю. Замаскировавшись, женщины лезут в автобус, ходят по магазинам, идут в гости, идут на прием к гадалкам, в оперный театр, на работу, идут к своим мужчинам, которые приходуют их от случая к случаю, но не женятся. Запахи, сладкие, пряные, запахи туалета в самолёте, химические запахи несуществующих цветов, разновидности сочинённого чьим-то больным

– Зачем они это делают? Это же, – говорю, – неприятные запахи, что они ими перебивают? Тлен? Но есть ведь просто мыло, есть дезодоранты, зачем им ещё и это? Гренуйка бы получил стресс, – говорю я, – Гренуйка убивал бы просто так, не во имя красоты.

Или думаю так, если еду в автобусе без спутника.

Я знаю, зачем они это делают. Они метят территорию, они выживают меня из автобуса, они террористки, они захватили автобус, – думаю я. Поездка в автобусе длится бесконечно, я не вижу в них личностей, я вижу в них угрозу, я желаю их бить, чтобы поняли – не надо делать мне некомфортно, они же не только на себя льют своё химоружие, они на меня его льют. Если бы я закурила в салоне автобуса, о, они бы ополчились на меня коллективно, они бы порицали, и, возможно, убили бы меня, не будь заповеди «не убий» и законодательства, согласно которому нельзя убивать, и если они меня убьют, они не увидят своих близких, тех, которых ещё не успели распугать, несколько ближайших лет. И вообще – незачем им из-за меня жизнь себе портить. Лучше не замечать меня, лучше отгородиться от меня шлейфом благоухания, лучше защитить себя броней благоухания от всяких отношений, от всего, что может принести боль в их такую важную, такую значимую жизнь.

А вот я бы убивать их не стала. Просто била бы и материла, пока не поняли бы они, что травить меня – это плохо. Но я должна быть безоценочной, нет же добра и зла, нет граней добра и зла, есть свобода выбора, и эти женщины пользуются своей свободой так, как умеют.

Я, наверное, не умею – желание бить пропадает ровно на тот момент, когда покидаю салон автобуса, или чуть позже, когда запахи, успевшие впитаться в одежду, начинают выветриваться.

Раньше я ходила в гости к приятелям, хорошая пара. Она, моя школьная подруга, готовит, специально к приходу гостей, знает, что не ем свинину, тем не менее, специально для меня готовит свинину. Свинина, запекаясь в духовке, пахнет, тлен маскируется луком. Они берут свинину подешевле, но ничуть не хуже, чем дорогая. Она кладёт в свинину много лука, чтобы было не хуже, чем дорогая, кладёт много майонеза и пряности. Свинья сначала бегает, потом её убивают. Я слабо себе представляю, как можно убить свинью, я никогда не видела, как убивают свинью, но её убивают, потом тушу везут на склад, там она лежит в тепле несколько дней рядом с другими тушами свиней, потом её разделывают, замораживают и снова везут, уже на другой склад, где она лежит год, пока не подешевеет. Моя школьная подруга, улыбаясь, подаёт свинину с луком, украшенную зеленью, подруга уверена, что свинина, ничуть не хуже, чем дорогая свинина, – благо. Благо для неё, а значит, – благо и для меня. Моя школьная подруга хорошо готовит, я кусаю термически обработанную плоть, беру много лука, пропитанного запахом плоти, жую, улыбаюсь – да, ты изумительная хозяйка, подруга. Нет, мне не жаль убиенную свинью – живых надо жалеть, я жалею себя, улыбаюсь, жую. Я толерантна, нет добра и зла, тем более – религиозных предрассудков. Свинину надо съесть всю, будет хорошо, если попрошу добавки. Хочешь пить вино с друзьями – жри свинину. Жри салатик с чипсами под майонезом – хозяйка старалась, хорошая хозяйка. Её дом – её правила. «Ржавый бункер – моя свобода». Улыбаюсь. Можно сказать, что лечусь – от гонореи, от паранойи, – но тогда школьная подруга будет считать меня неполноценной, а с неполноценными нельзя нормально общаться. Да мы с ней уже год не общаемся – я неполноценная: я нашла кота, позвонила ей, спросила, не надо ли кота, у них ведь умер кот, место освободилось, может, нужен кот. Подруга рассказала про всех котов, которые у них были, про котов, что были у соседей, и сказала:

– Нет, не надо, я ещё не готова, а если буду брать – то котёнка от домашней кошки. А ты, – сказала подруга, – посади его в коробку и отнеси в школу, поставь на крыльцо, его там заберут.

Дело было на Крещение Господне, 19 января.

– Ой, ладно, – сказала я, – буду других обзванивать.

Через три дня подруга позвонила, выдала текст, заранее подготовленный – понятно было.

– Ты обиделась? – спросила подруга.

– В смысле? – спросила я, я уже забыла про разговор с ней – смысл помнить нерезультативное, психика его затирает, отправляет в специальные отделы памяти, нерезультативное – момент неудачи, зачем моей психике об этом помнить.

– Ну, за кота обиделась? – спросила подруга.

– Нет, – сказала я, – не ты же его выкинула в мороз.

– Так я и знала, – продолжила подруга заготовленную речь, – как можно из-за кота на человека обижаться.

«На человека» – выделила эту фразу голосом, будто бы репетировала её, как я репетирую стишки перед зеркалом. И положила трубку. И не звонила никогда больше. Из-за кота человеку не звонила. («Человеку». Выделено голосом.) А кота забрала женщина, у которой тоже кот до этого умер, и она ещё больше была не готова. У кота оказались глисты и анальная трещина, ну и сам кот оказался не венцом творения, но добрым не венцом. Анальную трещину женщина ему вылечила, глистов вывела, живут они с котом душа в душу. Назвала она его, конечно, дебильно, зато любит.

Я строю идеальный мир – нет, идеального мира не бывает, – я пытаюсь уравновесить неидеальное идеальным, но мир этот, как раскручивающаяся по своей траектории Луна, удаляется от моей Земли на три миллиметра в год, только быстрее. Ага – выдала научный факт, соотнесла его со своей жизнью – это считается социокультурным кодом? Без этих кодов роман не написать, а я хочу написать роман, чтобы его читали люди, чтобы у меня от этого был приход материальных средств, чтобы переселиться из однокомнатной квартиры в двухкомнатную, и тогда моё сознание, застрявшее в одной комнате, моё маленькое сознание, упёршееся в потолок высотой два метра пятьдесят сантиметров, расширится до двух комнат с потолком этой же высоты.

Как можно больше социокультурных кодов! Чтобы все поняли, чтобы приняли, и пусть мне дадут премию, большую, чтобы на всё хватило, а ещё на мебель. Я не вижу разницы между функционалом буфета, оставшегося после бабы Клавы, и шкафчиком, отделанным под бук, мне буфет нравится даже больше, возможно, я возьму его в двухкомнатную квартиру, когда буду переезжать из однокомнатной, но на мебель мне дайте – я должна поддержать производителя, а то он станет, не дай бог, отдыхать, и другие люди, которым так необходима мебель, останутся без неё.

Нет, если премию не дадут, можно выставлять роман в «Фейсбуке», частями, тогда десять процентов моих друзей будут его читать и ставить лайки, и будет у меня по семнадцать лайков на пост в среднем, некоторые из них будут красными, в форме сердечек, я буду представлять, что было бы можно на них купить, если бы это были деньги (красный лайк – больше денег). И я куплю на них, конечно, мебель.

А сейчас главное – сидеть и писать роман, не забывая снабжать текст социокультурными кодами.

Можно будет устроить презентацию романа, туда придут все мои знакомые, их много. Меня любят, значит придут. И тогда главное – не выходить до начала презентации – люди, не все, но многие, обожают друг друга трогать, крепко прижимать тело другого к своему телу, это называется дружеские объятия. Я неоднократно всем говорила, что прекрасно обхожусь без этого, услышали почти все, и я почти смирилась с этой традицией, я терплю лёгкие прикосновения людей, я понимаю, что потребность в прикосновениях – это материальное выражение потребности в близости или в причастности. Я нормально отношусь к лёгким прикосновениям, раньше думала, что когда человек прикасается, он хочет забрать моё тело, моё прекрасное тело, в котором моему сознанию уютно, комфортно, моё тело, которое, даже скитаясь на морозе по молодости, ни разу не промерзло до костей, потому что я всегда заботилась о нём. Прикосновения не делают моему телу хорошо, но и плохо не делают, убеждаю я себя. Однажды нечаянно прикоснулась к другому телу сама, удивилась – там, под одеждой, была женская грудь, маленькая и тугая. Нет, я знала, что она есть, но удивилась – мне не было неприятно, было интересно и совсем не страшно.

Но всякий раз на презентациях появляется Она. Она говорит:

– Я знаю, что ты не любишь обнимашки, но мне-то можно, это же я.

– Я не люблю обнимашки, – слабо сопротивляюсь, – ну правда, – но она уже сжимает меня в объятиях. От неё пахнет потом, нездоровым желудком, тленом, который она приняла в своё тело, когда перекусывала бутербродами с колбасой, мне хочется пнуть её, но принято считать, что она хороший человек,

– Сука, – хочу заорать, – отвали от меня, сгинь, поди помойся, перестань жрать без меры, дай своему желудку время переварить сожранное, сгинь, уйди от меня! – и улыбаюсь, а хороший человек, тиская моё тело, наваливаясь на него, забирает его себе. Потому что принято считать, что это хороший человек, а хорошим людям можно всё.