Шрифт:
Георгий Миронов, Леонид Миронов
"Я ЛЮБИЛ СВОЙ НАРОД, СВОЮ СТРАНУ..."
Два кризисных момента, два "звездных" поступка пришлись на большую, 83-летнюю жизнь Анатолия Федоровича Кони. Первый из них - громовое дело Веры Засулич, второй неколебимый выбор между прошлым и будущим, когда в октябре семнадцатого он оказался вместе со своим мятежным народом, со своей страною, повернувшей на новый путь.
И оба события были тесно связаны между собою, хотя их разделяли четыре десятилетия.
31 марта 1878 года Кони председательствовал на суде над революционеркой-террористкой Верой Засулич, двумя месяцами ранее стрелявшей в столичного градоначальника Ф. Ф. Тренева в отместку за товарища-революционера, которого генерал приказал подвергнуть телесному наказанию.
После блестящей речи защитника Александрова, затмившей бледную обвинительную, встал председательствующий Кони: быть может, никогда таким намеренно спокойным, столь логичным, внешне подчеркнуто беспристрастным не было его обращенное к присяжным резюме; каждый из этих "двенадцати сфинксов" не столько понимал, сколько чувствовал: от розог Треневых и впредь никому, в том числе и им, незнатным столичным обывателям, не будет пощады, если они осудят отважную мстительницу. В мертвой тишине зала отчетливо прозвучали слова председателя суда, в которых он удивительно четко сформулировал не только напутствие присяжным, но и свое гражданское и профессиональное кредо:
"Обсудите дело спокойно и внимательно, и пусть в приговоре вашем окажется тот "дух правды", которым должны быть проникнуты все действия людей, исполняющих священные обязанности судьи" [Кони А. Ф. Собр. соч.: В 8 т.-М., 1968.-Т. 2.-С. 168].
А ранее, перед тем как старшина присяжных получил в руки опросный лист, председательствующий напомнил: "Вы судите не отвлеченный предмет, а живого человека..."
Эти слова тоже были девизом служителя закона - именно служителя, а не лакея, не слуги, как это очень часто случалось в самодержавной России; и притом служителя Закона с большой буквы.
А когда из специальной комнаты гуськом вышли все двенадцать и первый произнес первые слова: "Нет! Не виновна..." - зал взорвался.
Аплодировали справедливости, отомстившей беззаконию, даже сановники, не говоря о публике "попроще". Организация революционеров "Земля и воля" писала в специально выпущенной листовке: "31 марта 1878 года для России начался пролог той важной исторической драмы, которая называется судом народа над правительством" [Сб. "Революционное народничество семидесятых годов XIX века".
– М., 1965.- С. 53-54.].
Вольным или невольным судьей в этот день действительно народкого суда, "суда улицы" [Ленин В. И. Поли. собр. соч.
– Т. 4.
– С. 407] над бесправием оказался статский советник Кони. Он знал, на что шел: правительственные верхи только потому и предали революционерку не специальному, закрытому судилищу, а суду присяжных, что были уверены в обвинительном приговоре, и в том, что председательствующий не станет рисковать карьерой. От него ждут "не юридического, а политического" [Кони А. Ф. Собр. соч.- Т. 2.- С. 85] поступка - Кони это понял и решительно отрекся от пособничества произволу.
Таким он оставался всю жизнь: слугой и адвокатом народа и общества, хотя свыше полувека состоял на коронной службе и об этом своем служении говорил с гордостью.
А когда третья русская революция очистительно грянула над страной, действительный тайный советник Кони, сановник второго класса, без сожаления снял шитый золотом сенаторский мундир, взял свои костыльки и, хромой, больной, пошел читать лекции матросам и красногвардейцам, врачам и студентам - об этике общежития, о законе и законности, вспоминать в своих речах о деятелях русской литературы, о выдающихся правоведах России.
Из своих 83-х 10 лет Анатолий Федорович прожил при Советской власти. Она лишила его, кажется, всего: высших чиновничьих званий и орденов, поста члена Государственного совета. Кроме, конечно, звания почетного академика по разряду изящной словесности, учрежденному к столетию со дня рождения Пушкина. Как всякое академическое звание, оно присваивалось выдающимся российским писателям пожизненно.
В самом начале первого года нового века вместе с Львом Толстым, Короленко, Чеховым - в ознаменование заслуг их в литературе - Кони был избран почетным академиком. Как известно, находившийся в оппозиции к царской власти и ее институтам Толстой вообще не принял этого звания, Короленко и Чехов демонстративно, в знак протеста против неизбрания в "почетные" Горького, сложили с себя это звание - Кони оставался "почетным", чем чрезвычайно гордился.
Едва ли не на протяжении всей своей жизни он выступал с докладами, речами, статьями о Пушкине, Лермонтове и Толстом, Тургеневе и Достоевском, Гончарове и Некрасове... Так что когда Российская академия наук перестала быть "императорской", Анатолий Федорович почетным ее академиком остался и его плодотворное сотрудничество с высшим научным органом страны - теперь уже России Советской - продолжалось.
Он посчитал себя нужным стране и народу - и продолжал свое служение им. Ему предложили поехать за рубеж на лечение (то было, как для Короленко, завуалированное предложение выбрать между голодной, воюющей, обновляющейся Родиной и сытым, комфортным Западом). Как и Короленко, старый Кони отказался.
А иначе не могло быть.
Это не значило, что Анатолий Федорович принимал идеи партии, новой власти. Народный комиссар просвещения А. В. Луначарский в эти годы считал Кони лишь "блестящим либералом", забывая о его демократизме, зачастую неотделимом от либерализма человека, вынужденно служившего в самом капище "судебного мира эпохи царей" [Луначарский А. В. Три встречи//0гонек. 1927.
– JY° 40.
– 2 окт.; Воспоминания и впечатления.
– М., 1968.
– С. 297.] и тем не менее сумевшего сохранить гражданское лицо, нравственную независимость, уважение даже своих политических противников - "седых злодеев" Государственного совета и сената.
В первом "звездном часе" Кони надолго подвергся остракизму со стороны власть и силу имущих и заслужил прозвище "красный" за то, что противопоставил себя власти. Второй "звездный час" его совсем иной:
он сам пришел к этой власти и предложил себя в ее распоряжение. Он не ставил никаких условий, не просил никаких привилегий. Старый правовед ограничился советами гражданина этой страны, кровно заинтересованного в благе Родины и ее народа. "Вам нужна железная власть, - говорил он и прозорливо добавлял: - и против врагов, и против эксцессов революции, которую постепенно нужно одевать в рамки законности, и против самих себя... Придется резко критиковать самих себя. А сколько будет ошибок, болезненных ошибок, ушибов о разные непредвиденные острые углы! И все же я чувствую, что в вас действительно огромные массы приходят к власти" [Там же, в сборнике.
– С. 301].