Я люблю Капри
Шрифт:
Разумеется, «легальный» таксист выключает счетчик где-то на полпути до порта Мерджеллина и по приезду обирает нас до нитки. Я отдаю ему деньги, даже не пытаясь сопротивляться. Мама все еще страдает по поводу того, что бы с нами случилось, если бы мы поехали с тем приземистым и небритым. Я говорю ей, что, вполне возможно, в этом случае у нас сейчас было бы на 30 000 лир больше.
Изнемогая под тяжестью багажа, мы кое-как пытаемся сориентироваться, и тут я замечаю, что нас пристально рассматривает группа каких-то типов моряцкого вида. Хоть это и общественный порт, у меня такое чувство, будто мы явились на их территорию без приглашения. У них такой вид, будто они знают что-то, чего не знаем мы. Например, что- то о погоде. Мы с мамой одеты просто и по-летнему (я — значительно проще, чем мама), а они все кутаются в толстенные трикотажные полупальто и теплые пиджаки. Я прихожу к мысли, что они сейчас
Чтобы переправиться из Неаполя на Капри с блеском, можно нанять частную лодку, изящную и стремительную, со сверкающими хромированными поручнями и красивым названием, например «Аванти!». [25] Для той же цели подойдет и катер за семь фунтов. Разобравшись, наконец, какой корабль куда идет, мы, пошатываясь, перебираемся по металлическому трапу на палубу, запихиваем чемоданы в багажный отсек и проходим к местам у иллюминатора. Как только заводится мотор, нам выдают пластиковые пакеты на тот случай, если нас вырвет. Ничего похожего на бушующий тайфун за окном не видно, так что мне это кажется излишним, но уже несколько минут спустя я понимаю, что ошиблась. Если монотонная качка вам нипочем, то звуки, издаваемые сидящим слева от вас мужчиной, которого буквально выворачивает наизнанку, не оставят вас равнодушным. Маму стошнило совершенно беззвучно — я услышала только легкий шелест, когда она завязывала бантиком ручки потяжелевшего пакета. На несколько секунд она становится одинокой и несчастной — бледная и беззащитная без своей фирменной, вызывающе яркой помады, — так что моя рука сама тянется к ее плечу. Я уже собираюсь утешительно погладить ее по спине и пожалеть: «Бедняжка!», как когда-то она жалела меня, когда я в детстве болела и вместо школы оставалась лежать дома, но я не успеваю дотронуться до замшевой ткани ее оранжевой блузки — меня опережает другая рука. Рука в рукаве из серовато-желтого льна протягивает маме стакан воды.
25
«Вперед!» (ит.)
— Prego! [26] — улыбается мужчина с волосами цвета платины.
Господи! Она соблазнительна, даже когда ее рвет!
Я решаю пройтись. При этом меня так мотает из стороны в сторону, что по дороге я отбиваю себе все руки, хватаясь за спинки кресел. Я похожа на героиню клипа Кейт Буш. [27] Но это катер на подводных крыльях, у него нет верхней палубы, и неоткуда подышать свежим воздухом — можно только насладиться ароматом моторной смазки. Я вижу, как снаружи плещутся волны, но соленые брызги не касаются моего лица. Пошатываясь, пробираюсь к носу, чтобы отсидеть там оставшиеся сорок минут этого теста на выносливость. Я вспоминаю, что лучший способ борьбы с морской болезнью — это сосредоточиться на одной точке на горизонте и при этом громко петь. К сожалению, горизонт раскачивается перед глазами, как детские качели, к тому же мне кажется, что морякам-инвалидам и пассажиркам худо и без моего пения. В результате я только задерживаю дыхание и клянусь, что никогда больше не покину сушу. Пара канадцев по соседству со мной с ужасом представляют себе обратную поездку:
26
Прошу вас! (um.)
27
Английская певица, ангажированная на начальном этапе своей карьеры Дэвидом Гилмором.
— Должен же быть и другой путь, — стонут они.
Что до меня, я обратно пешком поплыву.
Как там Клео в Кардиффе? Четыре часа дня. Могу поспорить, она сейчас обсуждает с очередным клиентом вечную тему «глянцевый или матовый», а потом у нее будет перерыв на чай. Я представляю, насколько все было бы иначе, если бы мы поехали в это путешествие вместе с ней. Это была бы умора! А теперь меня охватывает тревога…
Ну, по крайней мере, за все путевые издержки платит мама, а потом мне еще полагаются деньги за работу. (Мне было от этого как-то не по себе, но мама настаивала, что это «деловая договоренность», и я запросила с нее по минимуму — как раз хватит нам с Клео. чтобы купить цепочки
Вскоре вдали показывается остров. Зелени на нем значительно больше, чем я себе представляла. И вообще, он более эффектный: высокие скалы, россыпь белых домиков — как будто кто-то перевернул сахарницу и рассыпал по склонам кусочки рафинада. Наш катер разворачивается и пристает к берегу между паромом и большим, с виду даже военным, кораблем.
— Марина Гранде, [28] — вздыхает мама, задумчиво улыбаясь Платиновому Блондину. — Когда я была маленькой, здесь было всего несколько рыбачьих лодок.
28
Большая пристань (um.).
— Ну, так это же было почти пятьдесят лет назад, — начинаю я.
Мама бросает на меня испепеляющий взгляд. Ах, да, конечно, снова-здорово. Вечное ее вранье по поводу возраста ужасно действует мне на нервы. Если бы не наши идентичные зеленые, как оникс, глаза и не характерная макушка на одном и том же месте, готова поспорить, она вообще отрицала бы, что мы состоим в родстве, и постаралась бы выдать меня за подругу или коллегу. Хуже всего то, что нам постоянно говорят: «Вы, наверное, сестры» — ей-то это чрезвычайно льстит, но вы подумайте: если мне тридцать, а ей — пятьдесят семь, как эта фраза характеризует меня?
— Извини, я хотела сказать — тридцать лет назад, конечно! — усмехаюсь я, а потом добавляю себе под нос: — Или десять?
Платиновый Блондин указывает на что-то в стороне от шумной толпы туристов, ожидающей катер на пристани, рука его направлена в открытое море, где покачиваются на волнах деревянные парусные лодки, раскрашенные в яркие цвета — красный, синий и зеленый. Мама улыбается и пожимает его руку. Я отворачиваюсь и смотрю на берег — и дальше, за линию магазинчиков на набережной. Я пытаюсь понять назначение темно- красного здания, которое разительно отличается от своих кремовых соседей. Мне с трудом удается различить слово «farmacia». [29] Надо не забыть купить таблетки от морской болезни на обратную дорогу.
29
Аптека (um.).
Когда я снова оборачиваюсь к маме. Платиновой Блондин уже куда-то делся.
— Отель «Луна»! — голос старается перекричать одуряющий гомон толпы.
— Это мы! — радостно взвизгивает мама, шаря глазами по сторонам и пытаясь высмотреть зовущего в мешанине чемоданов и локтей.
— Мы никогда не найдем его в этой давке, — отчаиваюсь я и подпрыгиваю на месте, чтобы лучше оглядеться.
На такси до нашего отеля не добраться, а о том, чтобы самим тащить чемоданы по бесконечным тупичкам, мощенным булыжником, даже подумать страшно. Вдруг экскурсанты и отдыхающие расходятся в стороны, и к нам выходит человек в капитанской фуражке, на которой золотым кантом выложено название отеля — «Луна». На нем темно- синий блейзер, и он точь-в-точь похож на Томми Кертиса, когда тот переодевается в плейбоя — хозяина яхты — в «В джазе только девушки». Пока мы таращимся на него, он бесстрастно конфискует у нас чемоданы и спрашивает:
— Вы — мать с ребенком?
— Да, — расцветаю я, обрадованная, что он заметил разницу в возрасте, и при этом искренне надеясь, что он понимает: младшая — это я.
Вычеркивая что-то из списка, он провожает нас к фуникулеру (помесь вагона канатной дороги с трамваем) и обещает встретить в отеле «через полчасика».
Мы как в тумане проталкиваемся сквозь толпу, мимо забитых товаром лавочек с футболками, мимо такси — белые «фиаты-мореа», которые так похожи на корабли, что кажется — стоит заехать на них в море, как у них откуда ни возьмись, вырастет винт. У кассы фуникулера мы платим 2400 лир (около 80 пенсов) и забираемся в поскрипывающую и покачивающуюся кабину. Пока дверь не успела закрыться, туда же набивается группа японских туристов, и они начинают оживленно беседовать. Неожиданно одна туристка начинает резко и гнусаво смеяться.
Мама взвизгивает:
— Прямо как ослик! — Ив точности имитирует ее смех.
Я сохраняю каменное выражение лица все восемь минут поездки, а когда кабина пустеет, поворачиваюсь к ней и говорю:
— Два момента. Во-первых: если ты не говоришь по-японски, это еще не значит, что они не говорят по-английски. И, во-вторых: даже если они и не говорят по-английски, они не глухие. Если ты их передразниваешь, они это услышат.
Мама поражена, она в ужасе закрывает рот руками:
— Я не хотела нагрубить, — расстраивается она.