Я, Мона Лиза
Шрифт:
Франческо, разумеется, и слышать не захотел о том, чтобы я помогла с похоронами Дзалуммы или пошла на погребальную службу; как он распорядился поступить с ее трупом, осталось для меня жестокой тайной.
Только когда погибли отец и Дзалумма, только когда у меня забрали Маттео, я поняла, насколько безраздельно ненависть может завладеть сердцем. Точно так, как Антонио ди Герардини был охвачен ненавистью при мысли, что другой отберет у него жену, точно так это чувство охватило сейчас и меня. Я грезила убийством, я знала, что не
«Твой нрав горяч, — говорил когда-то астролог, — как кузнечный горн, в котором должен быть выкован меч правосудия».
Но мне было наплевать на правосудие. Мне нужна была месть.
Во время долгих часов одиночества я вынимала кинжал и взвешивала его, холодный и тяжелый, на ладони. Я убеждала себя, что именно этим орудием был убит старший Джулиано, что отец хранил его как напоминание о своем грехе. «Все повторяется», — когда-то давно прошептала мама, и, наконец, я поняла. Она не имела в виду, что и ей, и мне суждено полюбить мужчину по имени Джулиано, или родить ребенка не от того, кто потом будет считаться его отцом, или чувствовать себя как в плену в мужнином доме.
«Ты угодила в водоворот насилия, крови и обмана. То, что начали другие, должна завершить ты».
Я поднесла палец к острию кинжала, блестящему, тонкому, и нарочно укололась. Выступила темно-красная капелька, и я поспешила поднести палец ко рту, пока не запятнала юбки. На вкус кровь отдавала немного металлом; я пожалела, что это не кровь Франческо.
Так все-таки что должно повториться? И как мне предстояло завершить то, что начали другие?
Я постаралась припомнить, что рассказывала мне мама о гибели Джулиано; мысленно проследила за каждым шагом.
В соборе священник взял в руки наполненный вином потир, предлагая благословить его Всевышнему; это послужило сигналом для убийц.
Начали бить колокола рядом на колокольне, и это было сигналом для мессера Якопо выехать на площадь Синьории, где он должен был провозгласить конец правления Медичи и с помощью наемных солдат захватить Дворец синьории, а, следовательно, и само правительство.
План мессера Якопо провалился из-за того, что солдаты-наемники к нему не присоединились, и из-за того, что народ остался верен Медичи.
В Дуомо, однако, план был частично осуществлен.
За мгновение до того, как был дан сигнал — поднятый потир, — мой отец Антонио нанес первый удар, ранив Джулиано в спину. Затем последовала атака Барончелли, третьим подключился Франческо де Пацци, набросившийся на жертву в приступе звериного безумия. Но Лоренцо, стоявший в другом конце церкви, оказался чересчур ловким для честолюбивых убийц. Рану ему нанесли незначительную, и он сумел отбиться от атакующих, после чего скрылся в северной ризнице.
Если Пьеро и Джулиано появятся, то сыграют роль тех двух братьев. И я не сомневалась, что Франческо и Сальваторе
Но какая же роль отводилась мне? Я не собиралась безучастно сидеть и ждать, когда меня убьют; я понимала, что обречена, независимо от исхода событий. И мой сын тоже, если только я не приму меры.
И тогда я осознала, что буду кающимся грешником, разжигаемым личными, а не политическими страстями. Тем самым, кто нанесет первым удар.
Я часто думала о Леонардо. В те дни я плакала по многим причинам, одной из них было чувство вины из-за того, что я предала этого человека. Изабелла исчезла из дома, а Елена больше о ней никогда не заговаривала. Я надеялась, что девушке удалось убежать и предупредить Салаи и его хозяина. Мне оставалось только надеяться, что они покинули церковь Пресвятой Аннунциаты задолго до прихода людей Сальваторе.
Я вспоминала последние слова художника. «Джулиано де Медичи не был вам отцом. Ваш отец — я». А еще он когда-то сказал: «Лиза, я люблю вас». Его тон тогда напомнил мне кого-то другого, кто произносил то же самое в далеком прошлом, но мне пришлось потратить довольно много времени, прежде чем я вспомнила, кто это был.
Лоренцо де Медичи уже умирал, когда я спросила его, почему он был ко мне так добр. «Потому что я люблю вас, дитя мое». Наверное, он верил, что приходится мне дядей? Или Леонардо все-таки сказал неправду?
Я взяла в руку маленькое зеркальце и уставилась в него. Я солгала Леонардо, когда однажды сказала, что не часто смотрю на свое отражение. Стоило мне узнать о мамином романе с Джулиано, как я прилежно изучала собственное лицо, выискивая хотя бы намек на сходство с улыбающимся молодым человеком, который позировал Леонардо для терракотового бюста. Я ни разу не увидела его в зеркале.
Теперь, когда я смотрелась в зеркало, на меня оттуда глядел Леонардо, измученный и большеглазый.
Двадцать третьего мая, накануне того дня, когда Джулиано должен был прийти ко мне в собор, я проснулась поздно. Ночь я провела беспокойную, все время прислушивалась к плачу Маттео внизу; я тоже проплакала почти до самого рассвета и только потом забылась тяжелым глубоким сном.
Поднявшись, я прошла на балкон и, сощурившись, взглянула на солнце. С удивлением обнаружила, что оно уже слегка клонится к западу — значит, перевалило за полдень. Небо было на редкость синим и безоблачным — только на востоке поднималась длинная струйка черного дыма.
Я уставилась на нее как зачарованная, но тут пришла Елена. Я вернулась в комнату, как раз когда она ставила на стол поднос с хлебом и фруктами. Служанка подняла на меня глаза и выпрямилась. Лицо ее было мрачным.
— Значит, вы уже видели дым.