Я, Мона Лиза
Шрифт:
Как только чуть рассвело, я написала еще одно письмо, тоже состоящее из одной-единственной строки.
«Назначь место и время — если только ты от меня не отказался. В любом случае я скоро к тебе приду».
На этот раз я даже Дзалумме не открыла его содержание.
Прошла неделя. Отец, с удовольствием сообщавший мне о всех промахах Пьеро де Медичи, принес свежую новость: в наш город прибыл один из посланников Карла и потребовал от синьории, чтобы та позволила французскому королю свободно проехать через Флоренцию. Ответ
Но синьории нечего было сказать — ее члены были обязаны вначале получить положительный или отрицательный ответ от Пьеро, а тот, под напором противоречивых советов, не сумел сразу ответить.
Возмущенный посланник уехал ни с чем. Не прошло и дня, как из Франции изгнали всех флорентийских купцов. Сразу закрылись все лавки на виа Маджио, торговавшие только французскими товарами.
— Людям нечем кормить свои семьи, — заявил отец.
И в самом деле, с тех пор как дела отца пошли плохо, мы были вынуждены жить на скудном рационе, отказавшись от мяса. Его рабочие — стригали, чесальщики и ворсильщики, прядильщики и красильщики — уже голодали.
И во всем был виноват Пьеро де Медичи. Опасаясь восстания, он удвоил количество стражников, которые несли караул у здания правительства, Дворца синьории, а также защищали его собственный дом.
Я терпеливо выслушивала сетования отца, недовольства домашних слуг и оставалась равнодушной.
Даже Дзалумма однажды, внимательно взглянув на меня, сказала:
— Сейчас такое время, что небезопасно считаться другом Медичи.
Мне было все равно. У меня созрел план, и в скором времени он должен был осуществиться.
XXXIX
В конце октября Пьеро, перестав, наконец, слушать своих советников, отправился на три дня на север в сопровождении всего нескольких друзей. Он держал путь в крепость Сарцану, где остановился Карл со своей армией. Вдохновленный примером покойного Лоренцо, который однажды в одиночку отправился к королю Фердинанду и только своим обаянием сумел отвратить войну от Неаполя, Пьеро надеялся, что его храбрый поступок подобным образом спасет Флоренцию от судьбы Рапалло.
С отъездом Пьеро синьория почувствовала свободу, и начала высказываться против правителя Флоренции еще более открыто. На север за Пьеро последовали семеро лазутчиков, с поручением догнать его и следить за каждым шагом. Им также были даны инструкции сообщить королю Карлу, что Флоренция готова приветствовать французов, что бы там ни говорил Пьеро.
К четвертому ноября каждый житель знал, что Пьеро без особых уговоров передал Карлу крепости Сарцану, Пьетро-Санта и Сарцанелла. Отец пришел в ярость.
— Сотня лет! — бушевал он, ударив кулаком по столу так, что зазвенели тарелки. — Сотня лет нам понадобилась, чтобы завоевать те земли, которые он потерял за один день!
Синьория гневалась не меньше. За тем же ужином я узнала, что Пьеро должен поручить небольшой группе посланников встретить Карла в Пизе. Пьеро среди них не будет, зато будет фра Джироламо Савонарола.
От таких новостей у меня закружилась голова, но я была тверда в своем решении и не изменила плана.
Восьмого ноября я выехала из дома одна, не взяв с собой Дзалумму под выдуманным предлогом ее нездоровья. Отец, как все добропорядочные флорентийцы, по субботам с утра посещал городские бани.
Возница отвез меня на другой берег Арно по древнему Понте Веккио. Некоторые лавки были закрыты из-за французских запретов, зато другие гордо выставили свои товары, несмотря на неминуемое вторжение. На мосту было полно всадников, пеших и карет вроде моей.
Наконец мы приехали на рынок, по четырем сторонам которого стояли церкви, — на рыночной площади было не так людно, как обычно, но все же жизнь бурлила. Оранжевый кирпичный купол Брунеллески завис в небе рядом с башней Дворца синьории. По площади кружили домохозяйки со служанками и мужчины, явившиеся сюда побриться. На мне было простое темное платье, на шее — топаз. А за лифом я припрятала на счастье золотые медальоны. Я несла с собой корзину, которую Дзалумма всегда вешала на руку; в этот день я выстлала дно тканью.
Я шла среди брадобреев с их блестящими бритвами и чанами, полными пиявок, аптекарей, торговавших порошками и мазями, зеленщиков, нараспев предлагавших свежий товар, булочников с их корзинами теплого ароматного хлеба…
А впереди уже виднелась мясная лавка, над дверью которой висели вниз головой ощипанные куры и освежеванные кроличьи тушки.
Ни разу это знакомое место не казалось мне таким странным.
Прежде чем выйти из кареты, я сказала вознице, что собираюсь зайти к мяснику, хотя мы уже несколько недель не заглядывали в его лавку, и велела ждать меня возле прилавков с зеленью. Возница остановил лошадей и даже не взглянул в мою сторону, когда я выбралась из кареты и направилась к мясной лавке, которая, так уж случилось, была не видна с его места.
Как все просто оказалось — так быстро, так легко и так страшно. Мясник был хорошим человеком, богобоязненным, но времена выдались трудные, и у него тоже была своя цена, пусть даже он и заподозрил источник, откуда ему достался кошелек золотых флоринов.
Когда я подошла, он о чем-то весело беседовал с молодой женщиной, которую я часто встречала на рынке, хотя мы и не были официально знакомы. Ее милое лицо залилось румянцем, когда она поднесла ладошку ко рту, пытаясь скрыть отсутствие переднего зуба.
Заметив меня, мясник перестал улыбаться и быстро завернул в тряпицу толстый бычий хвост.
— Приятного аппетита, монна Беатриче. Пусть это мясо пойдет на пользу вашему мужу. Храни вас Господь! — Он повернулся к другой покупательнице. — Монна Чечелия, простите, но у меня сейчас срочное дело. Вас обслужит Раффаэле…
Его сын отложил в сторону тесак и вышел вперед, чтобы обслужить покупательницу, а мясник тем временем произнес гораздо громче, чем следовало бы:
— Монна Лиза, в лавке у меня хранится несколько кусков превосходного жаркого. Вы можете выбрать. Прошу вас…