Я - Мышиный король
Шрифт:
Словно ему было неинтересно.
Только уши у него подкачали - обвисали по бокам головы, будто два лопуха.
А так - вылитый Гонсик.
У меня даже мелькнуло совершенно дикое подозрение, что может быть, Гансик имеет сына, которого он до сих пор скрывал ото всех, хотя какой-такой сын, откуда, давно бы уже было известно, и только в следующую секунду я догадался, что это, наверное, его младший брат, Карл по-моему, я видел его вместе с Клаусом, между прочим обязанный сейчас находиться не дома, а в школе.
Не могу передать, какая жуткая злость меня охватила: ведь следили же за этой квартирой почти две недели, обсосали, казалось бы, каждую мелочь -
Ну, я с ним еще посчитаюсь!
Впрочем, Креппер пришлось немедленно выбросить из головы, потому что подросток задержался в дверях всего на мгновение, лепеча, как ребенок, испуганным голосом: "Гансик!.. Пожалуйста"!..
– а затем, вдруг схватившись за щеки костлявыми смуглыми пальцами, завизжал - как будто его пытались зарезать.
Визг, наверное, слышен был - в соседнем районе.
Это надо было немедленно прекратить.
Я непроизвольно дернулся, чтобы заткнуть рот мальчишке, но стоящий за моей спиной Крокодил, разумеется, опередил меня в этом порыве. Я не знаю, что именно он там сделал, но пронзительное животное верещание, заложившее уши, как будто обрезало - закипела возня, долетел низкий стон, который тоже вдруг оборвался, а затем я услышал шуршание и скрип половиц - будто поволокли по коридору что-то тяжелое.
Оборачиваться я, конечно, не стал: Гансик в этой время уже выкарабкался из прострации и с какой-то замедленной суетливостью двинулся на меня - прижимая ладони к груди и безостановочно повторяя:
– Вы с ума сошли!.. Ребята!.. Ребята!.. Вы - свихнулись!.. Не делайте глупостей!..
Разъезжающиеся глаза его бегали, точно у кролика, а всю кожу, как я внезапно заметил, исчертили поблескивающие струйки пота.
Будто он находился сейчас под неистовым солнцем.
Впечатление было отвратительное.
Следовало, конечно, стрелять, пока он не дошел до меня и пока нам не помешали встревоженные соседи или Охранка, умом я это хорошо понимал, тем более, что и пистолет уже был у меня наготове и оттягивал скрюченную ладонь железной убийственной тяжестью, то есть, стрелять надо было незамедлииельно, драгоценное невосполнимое время уходило капля по капле, но ведь это же был Гансик, с которым мы когда-то играли, и с которым мы бегали наперегонки по двору, и раскидывали поленницы, громоздящиеся за сараями. И мотали уроки, и жевали мороженое в кафе на канале.
У меня не доставало каких-то внутренних сил.
– Ну что же ты?!.
– вдруг закричал Крокодил, снова ворвавшийся в кухню.
Командирский, надсаженный голос его прогремел, как граната.
И, по-видимому, этот яростный окрик, подтолкнул оробевшего Гансика, потому что тот внезапно бросился на меня - как скелет, расставляя напряженные руки.
Он, наверное, собирался выхватить у меня пистолет.
Однако, не получилось.
Он вдруг ахнул, как будто его ударили палкой, а на животе его, немного выше пупка, появилась откуда-то ужасная багровая клякса - словно ляпнули по этому месту густым сиропом, и такая же ужасная клякса появилась у него на груди, а потом - вновь живот, и опять - на спружинивших ребрах.
Выстрелов я почему-то не слышал, я ничего не слышал, я только чувствовал свой указательный палец, дергающий курок, и с какой-то патологической отрешенностью, точно в кино, наблюдал, как Гансик, отбрасываемый тупыми ударами, дико корчится, хватаясь за эти багровые кляксы, как он, будто обезъяна, раскинувшись, мешковато проваливается куда-то между шкафом и холодильником, и как смуглые костлявые руки его утаскивают за собою кухонное полотенце.
Больше я ничего не помнил.
Я не помнил, как мы выбирались из этой невыносимой квартиры, я не помнил, как мы спускались по лестнице и шли через пространство двора, отравленное утренней сыростью, я не помнил, имели ли мы какие-нибудь столкновения по пути - с теми, кто, наверное, высовывался и спрашивал, что случилось, ничего этого в памяти у меня не осталось, почему-то всплывали лишь стены и тротуар, качающиеся будто при землетрясении, - я пришел в себя только на кошмарной помойке, по-видимому, уже в соседнем квартале: меня рвало, буквально выворачивая наизнанку, едкие желудочные выделения обжигали горло, в голове как будто звенел невыносимый комар, я едва успевал глотать сладкий морозный воздух, а вокруг громоздились кучи мусора и железа: ржавые продавленные кровати с ободранной никелировкой, деревянные балки, концы которых грозили щепастым изломом, глыбы вывороченного потрескавшегося бетона, а расщелины между ними были заполнены окаменевшей известкой, мы, по-моему, находились в одной из таких расщелин, и совсем запыхавшийся, наверное, уже выдохшийся Крокодил, кое-как придерживал меня за бока - чтобы я не упал лицом на отвердевшую крошку.
А когда он заметил, что я, вроде бы, оклемался и возвращаюсь в сознание, то, кряхтя, усадил меня на какой-то неровный уступ и, достав из кармана походную армейскую фляжку, заначенную им, по-видимому, как раз для этого, предложил очень буднично, словно ничего не случилось:
– На-ка, выпей, я думаю, что нам полагается...
Водка раскаленным свинцом потекла мне в желудок.
Я едва отдышался.
А Крокодил, в два глотка допив содержимое фляжки, одобрительно крякнул, наверное, расцветая всем организмом, и, с особой заботливостью спрятав фляжку обратно в пальто, произнес все таким же - спокойным, будничным голосом:
– Ну что, похромали отсюда?
– Пошли, - выдавил я.
Мне было невыносимо стыдно.
Потому что я опозорился, как малый ребенок.
Однако, Крокодил, казалось, ничего этого не замечал и, довольно легко поднявшись с ноздреватого камня, потянулся оглядываясь и улыбаясь, как после долгого отдыха:
– Погода-то сегодня какая - чудесная...
А когда мы, продравшись сквозь кучи щебня и мусора, выбрались минут через пять на туманную улицу, воткнутую своим асфальтом в помойку, то он тут же, влекомый, наверное, сверхъестественной интуицией, через два поворота остановился у винного магазина.
И звериный приплюснутый лоб его покрылся озабоченными морщинам:
– Ну так - что? По-моему, мы заслужили?..
Я, ни слова не говоря, протянул ему пару купюр - из тех денег, что на прошлой неделе дала мне Ивонна, и обрадованный этой внезапной щедростью Крокодил, кажется даже с довольным уханьем, скрылся внутри неказистого помещения.
Видимо, он действительно не замечал ничего особенного в том, что случилось.
А, может быть, ничего особенного и не было?
Я вдруг понял, что не могу больше переживать: день был ясный и солнечный, против воли рождающий у меня праздничное настроение, громко чирикали воробьи, таяло в голубоватом небе кудрявое яркое облако, пахло настоящей весной, бухали, открываясь и закрываясь, двери винного магазина, а по правой его стороне розовела матерчатым драным шатром приветливая мороженица.