Я - Мышиный король
Шрифт:
Это было вполне вероятно, и Марочник уже начал по-немногу прикидывать, как ему в такой ситуации следовало бы поступить, убираться отсюда, во всяком случае, требовалось незамедлительно, но когда он, подхватив ременные вожжи, взгромоздился на козлы, посчитав, что дальнейшее ожидание не имеет смысла, то держащий мерина за уздечку Старый Томас вдруг неторопливо вынул трубочку изо рта, и, другой рукой прикоснувшись к пустой голове, как будто приподнимая шляпу, чрезвычайно почтительно, но без подобострастия произнес:
– Допрое утро, госпотин инспектор...
А кто-то пока невидимый за фургончиком снисходительно и очень вальяжно ответил - голосом, от которого
– Здравствуй-здравствуй, старый хитрец. Ну что, все думаешь, как бы поменьше платить налогов?
– Так федь, фсе тумают, госпотин инспектор, - сказал Старый Томас.
– Ладно-ладно, городская казна пока еще не обеднела...
Это несомненно был Барма, сердце у Марочника подпрыгнуло, но он все так же, сутулясь, с безразличным видом сидел на козлах, и лишь когда Барма со Старым Томасом переговорили о новых налогах, введенных с начала года, и когда после этого выяснилось, что господину инспектору требуется всего лишь мелкий сапожный ремонт, и когда Старый Томас, укоризненно пробормотав, что господин инспектор напрасно беспокоились сами: господину инспектору достаточно было бы позвонить, и когда он поспешно прошел в мастерскую, откуда донесся стук молоточка, то лишь тогда Марочник как бы нехотя распрямился, потянувшись локтями, и, слегка захлестнув вожжи на выступе облучка, повернулся всем телом, чтобы можно было разговаривать без затруднений.
– Привет, - нарочито скучным голосом сказал он.
– Как вы поживаете, господин инспектор музыкальных училищ? Все ли благополучно на ниве народного просвещения? Обеспечены ли наши училища музыкальными инструментами?
Он заговорил таким тоном, потому что все еще сильно нервничал и совсем не хотел, чтобы волнение его было заметно.
Однако, Барма эту его иронию проигнорировал, а - придвинувшись к козлам, наверное, чтобы никто не мог их подслушать, прохрипел, чуть выкатывая на Марочника светлые яростные глаза:
– Ты сегодня же, понимаешь, сегодня же уйдешь из города. Поступили уже четыре доноса, и я вовсе не желаю, чтобы тебя ко мне притащили. Цыпа и так землю роет, наверное, чтото почуял. Приближается День прощения, и я уже ничего не смогу изменить...
Он пристукнул ребром ладони по сидению козел.
Блеснули алмазы в перстнях.
– А что, в День прощения по-прежнему казнят одного неблагонамеренного гражданина?
– спросил Марочник.
И откинувшийся Барма мрачно кивнул:
– Традиция...
– Сохраняете, значит, традиции?
– По мере возможностей...
Тогда Марочник откинулся в свою очередь и негромко сказал:
– У меня тут два урода в фургоне...
А у Бармы, собирая морщины на лбу, поехали светлые брови:
– Так ты из-за этого беспокоился? Ну, Марочник, ты меня удивляешь...
– И распорядился, почувствовав себя в привычной стихии.
– Отвезешь их ко мне на квартиру, тебя там встретят. Только заезжай со двора. И учти, что я, например, вывозить тебя в фургончике не намерен...
– А я и не претендую, - сказал Марочник.
– Ну и хорошо. Ну и договорились!..
Барма сухо кивнул и решительным шагом направился в мастерскую, где при свете конической лампы, словно тролль, занимающийся волшебством, копошилась фигура Старого Томаса.
– Тук-тук-тук...
– доносился разговор молоточка.
Марочник тряхнул вожжами.
Мышиный король, неожиданно подумал он.
Мысль возникла и тут же исчезла в покачивании движущегося фургончика.
Словно ее и не было.
Но когда он уже выезжал, немного пригибаясь, из подворотни, то буквально в двух шагах от себя вдруг заметил торопящуюся на другую сторону улицы женщину - в длинном шарфе и в демисезонном пальто.
Сердце у него на секунду остановилось.
И остановилась женщина, будто натолкнувшись на невидимое препятствие.
Казалось, что сейчас она окликнет его или подойдет.
Однако, Марочник еще раз хлестко ударил вожжами, и лениво колыхнувшийся мерин потащил повозку в противоположную сторону.
А сам Марочник отвернулся.
– Ну, болезный!..
– весело сказал он.
9. И В О Н Н А Д Е М Э Й. С Е Р О Е И Г О Л У Б О Е.
Работа, в общем, была та же самая: надо было рассчитывать коэффициент успеваемости по материалам районов и, сопоставляя его с аналогичным месяцем прошлого года, отмечать превышение, если оно имеется, и, отметив, заносить в соответствующие готовые бланки. А затем осуществлять абсолютно такую же операцию с коэффициентом неуспеваемости. То есть, обязанности несложные. Нечто подобное она проделывала и в Департаменте Народного Отдыха, когда более двух с половиной лет добросовестно и трудолюбиво рассчитывала средний уровень посещаемости районных кинотеатров. Между прочим, тоже сравнивала с аналогичным периодом прошлого года. Так что, неприятных сюрпризов, к счастью, не обнаружилось. Способ вычисления, которым она владела, вполне годился. И годились те мелкие хитрости, которые облегчали работу. И настолько все было вокруг привычное и налаженное, что моментами ей казалось, будто она и не покидала своего прежнего Департамента. Только бланки отчетности вдруг поменяли цвета: раньше были зеленые и коричневые, а теперь стали серые и голубые.
А так - никакой разницы.
Однако, были у этой работы и существенные преимущества.
Во-первых, платили здесь на двадцатку больше, чем по прежнему месту службы: деньги, может быть, и невеликие, но для Ивонны они составляли ощутимую разницу. Двадцатка - это было очень прилично. С двадцаткой она чувствовала себя совсем другим человеком. А во-вторых, это был все-таки Департамент Народного образования. Не Военное министерство, конечно, которое обеспечивалось вне всякой очереди, не Охранка и не Департамент Внутреннего распорядка, где для служащих тоже существовали разнообразные льготы, но и не хухры-мухры какие-нибудь. Не задрипанная конторка. С Департаментом образования в городе все же считались. Это были чиновники второго класса - обеспеченные, уверенные в себе - здесь, по-видимому, открывались некоторые возможности.
Даже разговоры за обязательным чаем в два часа дня были у них совершенно иные: не о тряпках, которые удалось где-то случайно достать, и не о покупках, сделанных по блату, через каких-то знакомых, а все больше - о политике, о проблемах городского существования. Главным в этих проблемах, как быстро разобралась Ивонна, считалась стабильность, и поэтому здесь, в отличие от прежних ее сослуживцев, с одобрением относились к последним Указам мэрии, - и "О новом военном призыве" (чего сама Ивонна не одобряла, но - поддакивала, чтобы не очень-то выделяться) и "О мерах по упорядочиванию отношений с лицами, получившими законным путем городское гражданство", - этот, свежий, Указ образовывал из сарацинов городскую милицию. Главное же, что тон разговоров был очень благожелательный: без напора и неизменно уважительный к собеседнику - скромные реплики Ивонны выслушивались наравне с остальными, а затем обсуждались, как будто и в самом деле заслуживали внимания. От всего этого она чувствовала свою причастность к серьезным проблемам.