Я — начальник, ты — дурак
Шрифт:
— Прошу прощения, мешать вам не буду.
— Нет, нет… — Оба монгола буквально повисли на Мише, как волкодавы, затравившие волка. — Окажите нам честь, товарищ генерал.
И «генерал» с голодухи честь им оказал. В тот вечер спутники врезали круто. Миша рассказывал им о рукопашных сшибках на фронте, о своих лихих подчиненных пехотинцах, бравших врага не штыки. Не признаваться, что он кавалерист, у Миши ума хватило.
Под утро спиртостойкий Миша уложил спутников на их места, доел все, что оставалось на столе после пиршества, обсосал косточки, выбил и
На другой день дружеская пирушка возобновилась. Монголам очень понравился русский генерал, такой молодой, умевший пить и есть, не уставая, сытно рыгавший и рассказывавший анекдоты: совсем простой человек. Ну, совсем простой.
В Даурию поезд пришел к вечеру. Мише надо было сходить, монголы ехали дальше. И сразу возникла проблема: если надеть форму с погонами лейтенанта, то сразу умрет миф о генерале, и монголы поймут, что оказывали знаки внимания обычному проходимцу, авантюристу. Да и как самому себя ощущать после того, как два дня принимал генеральские почести?
Выход нашелся. Миша сложил китель в шинель, свернул ее в тючок и стянул офицерским поясом. Пожал руки монголом, обнял их за плечи, как старший младших, подхватил чемоданчик, взял тючок и двинулся к выходу.
А на дворе стыл ноябрь. Даурскую степь прострельно продували северные колючие ветры. Мороз гнал вниз ртутный столбик… Впрочем, не стану вводить людей доверчивых в заблуждение: на Манжурке ртутными термометрами измеряли температуру только больным. После минус тридцати девяти градусов жидкий серебристый металл становится твердым и ковким. А раз так, то вношу поправку: мороз к ночи гнал спиртовой столбик к отметке за минус десять…
Монголы онемели от изумления. Кто-кто, а они уж знали, что означает сочетание ветра и мороза в степи.
— Однако так не надо, товарищ генерал, — пытались они вразумить своего нового друга.
Миша только улыбнулся благожелательно. Постучал себя по груди.
— Порядок, товарищи. Закалка!
Миша вышел на станции Даурия из вагона на мороз в брюках с лампасами, в своей кубанке, но в нижней рубахе не первой свежести.
Комендантский патруль тут же сгреб лейтенанта, подозревая, что тот с крупного бодуна: в мороз, в ветер, выйти из поезда в исподнем трезвый себе не позволит. Тем более, что репутация Миши в гарнизоне была общеизвестной.
Овшарова доставили в комендатуру, которая находилась рядом со станционным домиком. Только там он надел китель и шинель.
Комендант гарнизона, хорошо знавший Мишу как завсегдатая местной гауптвахты, укоризненно сказал:
— Ты бы без порток из поезда вышел. Уж раздеваться, так до трусов.
— Брюки с лампасами снимать нужды не было, — признался Миша и совершенно откровенно рассказал историю, с ним приключившуюся. — А вот китель с погонами надеть не мог. Это значило бы уронить честь советского генерала.
— Зачем же ты им назывался?
— Кушать очень хотелось. Когда голоден и маршалом назовешься.
Над «генеральскими»
Но вот однажды всем показалось, что пьяным художествам Миши пришел конец. В одну из ночей командира дивизии подняли с постели тревожным звонком: ЧП. Миша Овшаров по пьянке застрелил собутыльника — офицера соседней дивизии, такого же алконавта, как и сам…
Не стукнул генерал Григорович в досаде кулаком по столу. Не пуганул смачным матом судьбу индейку. Наоборот, хоть и грешно, но вздохнул с облегчением. Теперь Мишу ждал трибунал, дивизии записывали одно ЧП, но зато все, связанное с именем Овшарова, уходило в историю, а множества новых происшествий без него ждать не приходилось… Такое можно было перетерпеть.
Закрутилось следствие. И чем дальше оно шло, тем более запутанным стало выглядеть дело.
Выяснилось, например, что собутыльник Овшарова в загуле впал в черную депрессию и вдруг спросил Мишу:
— Ты мне друг?
— Сомневаешься?
— Тогда сделаешь, что попрошу?
— Будь уверен. Сделаю в лучшем виде.
— Застрели меня, на хрен к чертовой матери. Жить надоело, — и пьяный истошно по-волчьи завыл.
— Застрелю, — согласился Миша. — Только для такого дела твой письменный приказ нужен.
— Напишу…
Когда записка была готова, Миша взял пистолет и бабахнул прямо в пузо товарищу.
Однако тот остался жив. Ему сделали операцию, потом выписали из госпиталя и направили в строй. А Мише наказание скостили по той причине, что у него на руках был письменный приказ пострадавшего, да и сам он в тот момент находился в невменяемом состоянии…
Спасло нашу седьмую Хинганскую отдельную кавалерийскую дивизию от новых ЧП, которые ей приносил лейтенант Миша, только то, что вскоре последовал приказ о расформировании кавалерии. И Миша дождался права снять погоны и ходить на виду у всех в бриджах с красными широкими лампасами. Бросил ли он пить — не скажу, не знаю.
— Дедуля, — спрашивает внук, — ты когда на посту ночью стоял, тебе не страшно было?
— Страшно, конечно, но до тех пор, пока не заснешь.
ЗАБЫТЫЙ ПОРТРЕТ
Почему Анатолия Волкова, подполковника, хорошего мужика, офицера-фронтовика занесло в журналистику я себе никогда не мог объяснить. Прилично писать ему не было дано и потому корреспондент из него не получился. Наверное именно по этой причине Волков быстрее других стал начальником над теми, кто умел писать. Он получил назначение на должность начальника отдела боевой подготовки редакции окружной газеты и стал руководить.
Работать с Волковым было нетрудно. «Поедем со мной в войска, — предлагал он. — Статью привезешь». И я охотно принимал предложение. Поездка в командировку с Волковым, снимала все мелкие хлопоты — о гостинице, о питании, транспорте. В паре с ним можно было, не распыляясь, работать по своему плану.