Я не боюсь
Шрифт:
Тётя Лучилла подняла голову от швейной машинки и улыбнулась. На её носу красовались огромные очки, делавшие глазки маленькими дробинками.
– Микеле! Микеле, золотце! Что ты нам принёс, пирог?
– Да, синьора. Вот он. – Я протянул ей противень.
– Отдай его Антонии.
Антония, сидя за столом, фаршировала перцы.
Антонии Аммирати было восемнадцать, она была худощавой, с рыжими волосами, синими глазами, и, когда она была маленькой, у неё в дорожной аварии погибли родители.
Я
Антония мне очень нравилась – красавица, я был бы не прочь стать её женихом, но она была намного старше и встречалась с парнем из Лучиньяно, который монтировал телевизионные антенны.
– Какой молодец твоя мама, – сказала Летиция Скардоччоне.
– Какой молодец, – добавила тётя Лучилла.
– Ты тоже очень красивый мальчик. Правда, Лучилла?
– Очень красивый.
– Антония, разве не красавчик наш Микеле? Если б он был постарше, вышла б за него замуж?
Антония засмеялась:
– Сразу же и даже не раздумывая!
Тётя Лучилла ущипнула меня за щеку и чуть её не оторвала.
– А ты бы женился на Антонии?
Я залился краской и отрицательно мотнул головой.
Обе сестры зашлись в смехе и никак не могли остановиться.
Потом Летиция Скардаччоне подала мне пакет.
– Здесь одежда Сальваторе, которая стала ему мала. Возьми её. Если брюки слишком длинные, я тебе их укорочу. Возьми, возьми, доставь мне такое удовольствие.
Мне бы они понравились. Они были как новые. Но мама говорила, что мы не принимаем милостыни ни от кого. Особенно от этих двоих. Говорила, что мои вещи ещё в очень хорошем состоянии. И, когда придёт время их менять, будет решать она.
– Спасибо, синьора. Но я не могу.
Тётя Лучилла открыла жестяную коробку и хлопнула в ладоши:
– Тогда посмотри, что здесь. Медовая карамель! Ты любишь медовую карамель?
– Очень, синьора.
– Бери сколько хочешь.
Это я мог себе позволить. Мама не узнает об этом, потому что я их все съем. Я набил конфетами карманы.
Летиция Скардаччоне добавила:
– И угости свою сестрёнку. В следующий раз, когда пойдёшь к нам, захвати и её…
Я повторял как попугай:
– Спасибо, спасибо, спасибо…
– Прежде чем уйти, зайди поздороваться с Сальваторе. Он в своей комнате. Только, прошу, не задерживайся долго, ему ещё надо заниматься. Сегодня у него урок.
Я вышел из кухни, пересёк мрачный коридор с его чёрной мрачной мебелью. Прошёл мимо комнаты Нунцио. Дверь была закрыта на ключ.
Однажды я обнаружил дверь незапертой и вошёл.
В комнате ничего не было, за исключением высокой кровати с железными поручнями и кожаными ремнями. В центре комнаты плитки пола были исцарапаны и расколоты. Проходя мимо дворца,
Адвокат испробовал все, чтобы вылечить его. Однажды даже отвёз к падре Пио, но Нунцио набросился на статую Мадонны, опрокинул её, и монахи вышвырнули его из церкви. С тех пор он находился в сумасшедшем доме и ни разу не возвращался в Акуа Траверсе.
Я должен был пойти к Филиппо, я это ему обещал. Я должен отвезти ему кекс и конфеты. Но было очень жарко. Я мог подождать с этим. Для него от этого ничего не изменится. И потом я хотел немного побыть с Сальваторе.
Я услышал звук пианино сквозь дверь его комнаты. Я постучал.
– Кто там?
– Микеле.
– Микеле? – Он открыл мне дверь, огляделся кругом, втащил меня в комнату и запер дверь на ключ.
Комната Сальваторе была огромной, голой, с высокими потолками. У одной стены стояло пианино. У другой – кровать, такая высокая, что нужна была лестница, чтобы забраться на неё. Рядом – длинный шкаф, весь забитый книгами, расставленными по цветам корешков. В большом комоде были сложены игрушки. Сквозь белую тяжёлую штору в комнату проникал луч света, в котором танцевала пыль.
Посреди комнаты, на полу, лежало зелёное сукно игрушечного футбольного поля. На нём выстроились игроки «Ювентуса» и «Торино».
Он спросил:
– Ты чего пришёл?
– Пирог принёс. Могу побыть у тебя? Твоя мама сказала, что у тебя урок…
– Конечно, оставайся, – сказал он, понизив голос, – но, если они заметят, что я не играю на пианино, не оставят меня в покое. – Он взял пластинку и поставил её на проигрыватель. – Пусть думают, что это я играю. – И добавил серьёзно: – Это Шопен.
– Кто это – Шопен?
– Мастер.
Мы с Сальваторе были одного возраста, однако он казался мне намного старше. Наверное, потому, что был выше меня, или потому, что всегда ходил в чистых белых рубашках и длинных глаженых брюках. И ещё из-за спокойного тона, каким он разговаривал. Его заставляли играть на пианино, и учитель приезжал к нему раз в неделю из Лучиньяно давать уроки, а он, хотя и ненавидел музыку, никогда не жаловался и всегда добавлял, что, как только вырастет, сразу бросит этим заниматься.
– Может, сыграем партию? – спросил я его.
Настольный футбол был моей самой любимой игрой. Я не был сильным игроком, но мне до смерти нравилось играть. Зимами мы с Сальваторе устраивали бесконечные турниры, проводя за игрой целые дни, передвигая маленьких пластиковых футболистов. Сальваторе играл и один. Перебегая с одной стороны на другую. Если он не играл в футбол, то выстраивал шеренгами тысячи солдатиков, покрывая ими весь пол комнаты до тех пор, пока не оставалось места, куда можно было бы поставить ногу.