Я не могу без тебя
Шрифт:
В то утро из динамика раздавался низкий голос Леонара Коэна, он всю дорогу сопровождал их, пока они мчались от Дивисадеро-стрит до Пасифик-Хайтс и добрались наконец до Хайтс-Эшбери.
Валентина была такая красивая. Несмотря на недомогание, мигрень и тошноту, она была красива. Она смотрела на него и улыбалась. Они ехали молча, слушая музыку, и в тот момент еще не знали, что это – последняя песня, которую они слушают вместе…
Район Кастро стали называть «сектор геев» с тех пор, как сам город подтвердил свою гомосексуальную репутацию, подписав «билль о правах» против
Потом они свернули направо, миновали Долорес-парк и остановились напротив Мишн в испанском секторе. В этот район туристы никогда не заходили, его не обозначали в туристических справочниках, однако это был самый старый район города. Именно здесь в 1776 году испанцы заложили первую часовню, отсюда монахи-францисканцы начали распространять католицизм.
Арчибальд не любил этот квартал, считая его жалким, некрасивым и грязным, а Валентина обожала, ей он казался окрашенным местным колоритом, веселым и полным энергии. Из-за развернувшейся невдалеке гигантской стройки земля на площадке была выворочена, котлован и всю прилегающую территорию обнесли железным забором, поэтому войти в больницу с центрального входа оказалось невозможно. Им пришлось обогнуть здание, прежде чем они открыли дверь в отделение «Скорой помощи». На соседних домах мигали неоновым светом примитивные вывески, заманивающие в бары и ресторанчики. Даже сквозь закрытые окна просачивались резкие запахи местной еды: острого перца, приправы чили, бурритос, кукурузных лепешек с жареным мясом и прогоркшего масла.
В приемном покое они поразились царящему там беспорядку и грязи. Очевидно, что недостаточное финансирование не могло не сказаться на работе больницы. В холле шатались наркоманы и нищие в ожидании бесплатной консультации врача.
Этот район города с недавних пор приобрел дурную славу: количество бездомных каждый день увеличивалось при полном безразличии со стороны властей, армию безработных и неприкаянных пополняли парни, вернувшиеся искалеченными из Вьетнама, слоняющиеся по госпиталям и психиатрическим клиникам, прежде чем заснуть где-нибудь в картонной коробке, или на уличной лавочке, или в вагоне метро. Но самое страшное наступило после легализации употребления наркотиков: Сан-Франциско дорого поплатился, снисходительно допустив нашествие хиппи. Нет, вопреки ожиданиям, ЛСД и героин не возвысили дух и не освободили сознание. Они превратили тех, кто не сумел приспособиться к новой жизни, в истощенных зомби, околевающих в подворотнях с иглой в вене и остатками рвоты на губах.
– Уходим отсюда! – бросил на ходу Арчибальд, повернувшись к Валентине.
Она открыла рот, чтобы возразить, но боль перехватила дыхание. Валентина закрыла глаза и упала на пол.
– Ну, что вы скажете?
Арчибальд и доктор Алистер в больнице, в солидно обставленном кабинете доктора, у него в руках – только что полученные результаты анализов Валентины. Оба мужчины примерно одного возраста. Они вполне могли бы быть братьями или просто друзьями, но с самой первой встречи оба почувствовали друг к другу острую неприязнь.
Один родился на улице, другой – в престижном аристократическом районе Бостона Бикон-Хилл.
Один носит рубашку навыпуск, другой – всегда при галстуке.
Один учился выживать, другой учился
Один живет сердцем, другой – только рассудком.
Один любит, другой предпочитает быть любимым.
Один среднего роста и не очень красив – зато настоящий мужчина, а другой – смазливый красавчик с репутацией бабника.
Одного жизнь не слишком баловала, но он рад и тому, что есть, а другой получил от нее все, но не привык говорить за это «спасибо».
Один добивался несколько лет, чтобы однажды проснуться рядом со своей единственной и неповторимой, а другой женился на однокурснице, но при случае трахается со стажерками в полумраке рентгеновского кабинета.
Один ненавидел то, что воплощал другой, и это единственное, что было общего между ними.
– Ну так что? – нетерпеливо произнес Арчибальд.
– Анализ крови показывает пониженное содержание тромбоцитов: всего сорок тысяч, а в норме должно быть не менее ста пятидесяти тысяч в кубическом миллилитре, с печенью тоже не все в порядке, но…
– Как вы намерены поступить?
– Мы ввели лекарство для снижения давления и собираемся сделать переливание крови, чтобы повысить содержание тромбоцитов.
– А потом?
– Подождем.
– Чего ждать? Гипертонического криза? Альбумина в моче? Вы же видите, у нее токсикоз.
– Не такой уж сильный.
– Надо прервать беременность.
Алистер покачал головой:
– Зачем? Если нам удастся стабилизировать общее состояние вашей жены, то и беременность можно сохранить. В настоящий момент результаты биологических анализов не так уж плохи и ничто не указывает на то, что события будут развиваться по плохому сценарию.
– Результаты не так уж плохи? Вы шутите?
– Послушайте, мсье, вы же не доктор.
– Это правда, – признал Арчибальд. – Но женщины иногда умирают от токсикоза на поздних сроках беременности. Я это видел своими глазами в Африке.
– Мы не в Африке. У вашей жены двадцать пятая неделя беременности. Делать сейчас кесарево сечение – значит, лишиться ребенка…
Арчибальд изменился в лице, взгляд стал жестким и мрачным.
– Наплевать, – мрачно сказал он. – Я хочу спасти жену.
– Проблема сейчас не в этом, – мягко промолвил доктор Алистер. – Мы делаем все, чтобы дождаться срока, когда можно будет сделать кесарево и спасти вашу жену, сохранив жизнь ребенку.
– Вы же знаете, чем это может закончиться – вы угробите ее мозг, ее печень и почки…
– Я уже обсудил с вашей женой этот вопрос, она согласна, что есть риск, но не хочет в данный момент делать кесарево.
– Это не ей решать.
– Именно так! Решение принимаю я, а я в данный момент не вижу каких-либо медицинских показаний для прерывания беременности.
Арчибальд возвращается к Валентине в палату. Присев к ней на кровать, гладит ее лицо, руки и вновь вспоминает о том, как долго они шли навстречу друг другу, много пережили, чтобы жить в любви и согласии, сколько препятствий преодолели, сколько выстрадали.
– Я не хочу делать кесарево, – умоляет Валентина. Ее кожа приобрела желтоватый оттенок, глаза ввалились от физических мучений, веки распухли от слез. – Ты же знаешь, милый, всего двадцать пятая неделя! Позволь мне сохранить его еще ненадолго!