Я (не) нужен тебе

Вьюга Александра

Что? Да она ненормальная. Сейчас я ни на секунду не сомневаюсь, что это она. Ни один мужик в здравом уме не станет скупать весь этот хлам.

И я просто не могу не спросить:

– Зачем?

Женя подходит чуть ближе ко мне, но на самом деле мне кажется, что она хочет быть ближе к своим сокровищам.

– Все эти вещи принадлежали разным людям. Они были свидетелями их жизней: радостей, страхов, побед и разочарований. Свидетелями их историй. Участниками их историй. Можно сказать, что у каждой из этих вещиц есть своя история.

– Ты что, скупила антикварный магазин?

– Нет. – Я не вижу Жениного лица, но по голосу чувствую, что она морщится. – Ни один из этих предметов не был в антикварном магазине. Каждый был куплен у предыдущих хозяев, у тех, кто действительно владел ими, пользовался. Что-то я на… Что-то нашлось в интернете, на досках объявлений, а что-то – на блошином рынке.

Женя чуть отодвигает меня, легонько отталкивая плечом, и открывает

створки шкафа:

– К примеру, вот эта ваза… – Женя бережно проводит пальцами по боку глиняной, тёмно-зелёной, даже на вид тяжёлой вазы. – Она принадлежала тяжелобольной женщине преклонного возраста. Женщина годами не вставала с постели, а её муж, с которым они прожили вместе сорок с лишним лет и воспитали троих детей, уже был пенсионером, но раз в месяц, со своей небольшой пенсии, он покупал ей букетик совсем дешёвых цветов и ставил в эту вазу, на тумбочку возле кровати. И каждый раз, когда он приносил ей эти цветы, она брала его за руку и просила посидеть рядом. И он сидел. И вытирал её слезы с покрытых морщинами щёк. И просил не плакать, говорил, что любит её по-прежнему. И она тоже говорила, что любит. Потом они долго вспоминали какие-то незначительные, но милые им обоим моменты их жизни. Или наоборот, значительные. Всегда по-разному. Но для обоих эти воспоминания о счастье и были счастьем на закате их жизней.

Я смотрю на вазу и Женины пальцы на её боку приоткрыв рот, но Женя не даёт мне опомниться. Она берёт в руки фигурку маленькой резиновой собачки, которая могла бы поместиться в моём кулаке – дешёвой игрушки советских времён, бело-рыжей, давно потускневшей и облезшей. Вместо глаз у собачки остатки голубой краски, а вместо языка – красной. Женя ставит её себе на ладонь и показывает мне:

– Этот пёсик принадлежал девочке-школьнице. У этой девочки были две длинные, тоненькие, очень светлые косички. И сама девочка тоже была длинной и тоненькой. Она очень хотела настоящую собаку, но их семья жила бедно, в малюсенькой комнатке в коммуналке, и родители, хоть и любили девочку безумно, не позволяли ей заводить животных.

Женя задумчиво гладит собачку большим пальцем по обшарпанной голове:

– Эту игрушку девочка увидела в магазине, когда училась во втором классе. Она долго мечтала о ней и наконец купила на сэкономленные на школьных завтраках деньги. Песик был с девочкой круглые сутки, на уроках он лежал в кармашке чёрного фартука школьной формы, ночью – под подушкой. Девочка назвала его Томом, и рассказывала ему всё-всё, вообще без утайки. Том стал настоящим другом для неё, и они прожили душа в душу почти два года. А потом Тома украл мальчик из соседней квартиры, одноклассник девочки. Они играли вместе во дворе, Том стоял на лавочке среди других игрушек, девочка зазевалась, и мальчик его стащил. Девочка обнаружила пропажу лишь спустя пару часов и не могла уличить мальчика. На самом деле она даже и думать на него не хотела. Ведь он, как и сама девочка, был пионером, а пионер – он ведь всем пример, он не ворует у девочек игрушки. Девочка расстроилась очень сильно, долго и безутешно рыдала в своей кровати, почти до самого вечера. Родители переполошились и обошли все два магазина игрушек в городе, но, конечно же, такой собачки больше нигде не было. А потом, на классном часе, учительница как всегда рассказывала им истории из жизни людей, со смыслом истории, и с выводами. А после, в очередной раз объясняла, что значит быть настоящим другом и товарищем. Учительница была уже пожилой, опытной, и говорила очень убедительно. Девочка тут же вспомнила про своего друга и товарища Тома и снова заплакала. И мальчик в этот момент тоже вспомнил про Тома, и ему стало очень стыдно. Ему, на самом деле, почти сразу после кражи стало стыдно, но очень уж ему тогда пёсик приглянулся. И вот мальчик, прямо на классном часе, после слов учительницы, вытащил пёсика из своего портфеля, поднял руку и вышел к доске, и прямо при всём классе признался в своём дурном поступке и вернул Тома девочке. Так у девочки стало два настоящих друга: Том и этот самый мальчик. А потом, на выпускном балу, мальчик поцеловал девочку, прямо в губы, и сказал: «Помнишь Тома? Он ведь ещё у тебя? Хочу, чтобы он наконец-то стал нашим общим. Выходи за меня замуж». И девочка конечно же расплакалась, а потом конечно же сказала: «Да». Такая вот история у этого пёсика, Андрей.

Я смотрю на собачку, а Женя ставит её на место. Бережно берёт с другой полки фарфоровую статуэтку балерины, абсолютно белую. Балерина стоит но носочках, скрестив ноги и подняв над головой руки. Кажется, ещё секунда, и она откинет ногу назад, прогнётся и закружится в танце. Женя показывает её мне:

– Смотри, Андрей. Эту балерину купил, ещё очень давно, до революции, пожилой купец. Он привёз её из самой Москвы для своей молодой жены, и она жене очень понравилось. Жена поставила её на самое видное место и подолгу на неё любовалась. А через год жена умерла, рожая купцу дочь. Купец был безутешен. Ну просто потому, Андрей, что он был не тупой скотиной, как в кино пожилых купцов показывают, а хорошим человеком. И жену свою очень любил. И жена его тоже очень любила, несмотря на разницу в возрасте. Но вот взяла и умерла. Хреново тогда с медициной было, сам понимаешь. Ну так вот, жена умерла, а дочка выжила. Только не радовала она купца совсем. Купец считал, что если бы не дочка, то жена его была бы жива. Поэтому дочку нянчила нянька, а купец не желал её

даже видеть. Он подолгу сидел в своей комнате и смотрел на эту балерину. Целых пятнадцать лет смотрел. И вот, когда дочке исполнилось пятнадцать, она зашла в комнату отца, когда того там не было, и взяла эту балерину в руки. И подошла с ней к окну. А на улице тогда была поздняя весна, солнышко, яркое-яркое, прямо в окно светило. Купец зашёл в комнату – а он совсем старый уже стал, слепой почти – и увидел, что у окна стоит его покойная жена, светится вся, на голове у неё нимб, а в руках та самая балерина. Купец сразу же посреди комнаты упал на колени, начал тянуть к ней руки и по имени звать. Дочка испугалась, к отцу бросилась, говорит: «Что ты, папенька, это же я. Я просто на матушку похожа, вот ты и перепутал». Купец в себя пришёл – он хоть и старый, но не в маразмах ещё был – и отвечает: «Нет. Ничего я не перепутал. Это и правда она была, матушка твоя. Просто через тебя мне явилась, укорить хотела, что я, хрыч замшелый, сух и чёрств к нашей дочери, к единственному, что у меня от неё по-настоящему осталось. Что с бирюлькой этой ношусь, – купец на балерину кивнул, – а дочь и не замечаю». Обнялись они, поплакали и стали совсем по-другому жить, не как два чужих человека, а как отец с дочерью. А балерину эту купеческая дочка потом своей дочери подарила, и историю эту рассказала. А та – своей. И так далее.

Женя замолкает и гладит пальцами разлетающиеся края пышной юбки балерины.

Я обретаю способность говорить:

– Жень, а ты откуда всё это знаешь? Тебе эти истории бывшие владельцы рассказывали?

Женя, ещё бережнее чем доставала, ставит балерину на место и говорит абсолютно будничным тоном:

– Да ничего я не знаю. И никто мне ничего не рассказывал. Я эти истории сочиняю. Точнее, они сами в моей голове появляются. А на самом деле, может всё совсем по-другому было. Может быть ваза эта со дня покупки и до того, как ко мне попала, на чердаке пылилась, и никакие цветы в неё вообще не ставили, потому что подарила её нелюбимая тётушка, а хозяйка считала её страшной. Собака эта вполне могла принадлежать какому-нибудь мальчишке, который про неё месяцами не вспоминал, а потом в кладовку забросил, нашёл уже на старости лет, да и продал на барахолке, потому что на бутылку не хватало. А балерину мог подарить жене какой-нибудь скользкий тип, после того, как изменил ей. С соседкой, например. Или вообще с сестрой этой самой жены. Всё может быть, Андрей, но я не знаю этого. И в этом и прелесть. Я вижу именно те истории, которые хочу видеть.

Я поворачиваюсь к Жене, и в этот момент она тоже поворачивается ко мне. Наши лица совсем близко. Я смотрю в её глаза и говорю тихо:

– У тебя богатое воображение.

Женя также тихо отвечает:

– Да, наверное.

– Все твои истории немного грустные, но романтичные, и с хорошим концом.

– Это всего лишь сказки, Андрей. В жизни так не бывает.

Женя шагает ещё на полшага ближе ко мне, и я кладу руки ей на плечи, веду ладонями вверх, но она быстро перехватывает их своими руками и разводит в стороны. Шепчет:

– Мы договорились, что ты не будешь трогать. – И при этом немного приподнимает лицо.

От Жени едва уловимо пахнет апельсинами и какой-то мягкой, но кружащей голову восточной пряностью. К этому аромату чуть слышно примешивается запах сигаретного дыма. Я наклоняюсь и целую. Очень медленно касаюсь удивительно мягких губ. Они размыкаются под моими губами, но мне не хочется спешить. Хочется смаковать, хочется распробовать это загадочное создание. Я не лезу в рот языком, просто бережно прихватываю губы по очереди. Женя понимает моё настроение и повторяет эти движения. Она ласкает мои губы, а её ладони, держащие мои запястья, начинают ползти под рукава пиджака, поглаживая кожу. И я уже забираюсь языком под её верхнюю губу, но Женя отстраняется, отодвигается и закрывает створки шкафа, отгораживая стеклом свои истории от меня и от окружающего мира.

Я снова кидаю взгляд на странную коллекцию и спрашиваю:

– А здесь есть вещи из твоей семьи? Что насчёт твоей истории?

Женя смотрит на меня немного печально:

– Здесь нет вещей из моей семьи, Андрей. А мою историю ты никогда не узнаешь. Пошли есть котлеты. И пиво пить.

Глава 5

Женя делает несколько шагов к выходу из комнаты, но я беру её за рукав и останавливаю:

– Подожди. Я готов дать ответ.

– Да? – Она замирает и смотрит на меня с интересом.

– Да. – Я подхожу к ней ближе. – Ты девушка.

Выражение Жениного лица не меняется:

– Это твой окончательный ответ?

Я уже набираю воздуха в грудь, чтобы сказать «да», но тут сбоку от меня, в углу комнаты, что-то начинает шевелиться. Я оборачиваюсь и замечаю на полу, между крайним шкафом и батареей, кошачий домик, плюшевый, такого же тёмного-коричневого цвета, как и мебель. Внутри него что-то копошится, а потом на свет выходит кот.

Выглядит кот просто отвратительно. Ужасно тощий и облезлый. Сразу видно, что он очень-очень старый. Длинная шерсть явно была когда-то белой и роскошной, но сейчас она тусклая, с желтоватым оттенком и безжизненно висящая. Кот медленно делает несколько шагов и замирает посреди комнаты, смотрит на меня исподлобья помутневшими от возраста глазами и принюхивается. Я инстинктивно делаю шаг назад, подальше от этой страхолюдины. А вот Женя буквально бросается к коту, подхватывает его на руки, прижимает к себе и целует в поблекший розоватый нос. Воркует с ним: