Я — не Я
Шрифт:
Надо ещё малосольненьких сделать. Любишь ведь, гад?
Люблю, — сказал Неделин.
Ну вот. Пошли, что ли, лягем. Радио, в самом деле, послушаем…
Что за страсть такая к слушанию радио? — подумал Неделин.
Но ведь, и в самом деле, хорошо бы сейчас полежать, лелея в себе хмельную дремоту под бормотание радио.
Он пошёл вслед за женщиной в комнату. Превозмогая брезгливость, хотел лечь.
Ты в одежде, что ль, собрался? — проворчала женщина. — Придумал! На чистую постель в лохмотьях своих!
Из-под подушки она достала такое же, как у себя, одеяло. Неделин, отбросив сомнения, разделся, оказавшись в длинных чёрных трусах, и лёг, радуясь тому, что не чувствует других запахов, кроме одеколонного.
Давай найди что-нибудь. Какую-нибудь музыку, что ли.
В
Французский, что ли? — спросила женщина.
Нет, вроде испанский. Или португальский.
Так Португалия-то в Испании, чудак!
Разве? (Неделин не хотел спорить.)
Знать надо!
Неделин крутил ручку дальше. Шорохи, свист, морзянка, иноязычное лопотание — и вдруг полилась явственная, но негромкая скрипичная музыка. Неделин взглянул на женщину, думая, что она будет против, но та шевельнула рукой: пусть.
Неделин слушал музыку — не думая, он не примерял её к себе и не пытался услышать в ней что-то такое, что есть в нём самом, он слушал только то, что есть в самой музыке, — и ему скоро показалось, будто он сам ведёт эту музыку, дирижирует ею и знает, что сейчас будет так, а сейчас так, и этой музыкой он рассказывает всем и самому себе о жизни… «Вы слушали…» — начал диктор, но Неделин уже крутил ручку, ему не хотелось знать, что это было — прелюдия, концерт или как там ещё, он хотел остаться в уверенности, что слышал музыку про свою жизнь, которую нельзя назвать сонатой, квартетом и так далее. Взглянул на женщину — она плакала. Хорошо было бы для её утешения найти что-то лёгкое, эстрадное. И нашлось — зазвучал голос модной певицы, исполняющей модную песню. Сразу же появилось чувство праздника, представился разноцветный концертный зал, нарядная публика, нарядная певица-и все друг другу очень рады. Женщина подняла руки и стала прищёлкивать пальцами в такт, покачиваться, лёжа на спине, и хоть пьяное жалкое лицо её было некрасиво, убого, Неделин смотрел на неё уже без прежнего отвращения, он вполне разделял её веселье и испытывал удовольствие от общности настроения. Прослушав песню, он продолжал путешествие по эфиру. Дикторы читали:
«Новый цех вступил в действие на Опрятьевском сталелитейном комбинате…»
«На очередной сессии Верховного Совета РСФСР обсуждались вопросы…»
«Завершился шестой круг чемпионата страны по гандболу…»
«Несмотря на разнузданный полицейский террор, силы народного сопротивления…»
«Колонна микроавтобусов и легковых машин окружила территорию авиабазы морской пехоты США Фу-тэма в районе города Гинован на Окинаве…»
«Как сообщают информационные агентства из Дакки, в столице Бангладеш прошли массовые митинги…»
Эти сообщения, которые обычно проходили мимо ушей, сейчас показались Неделину крайне важными, он вслушивался в них с острым чувством сопричастности, ему казалось, что его касается и то, что вступил в действие новый цех Опрятьевского комбината, и что обсуждались вопросы на сессии Верховного Совета, и что завершился шестой круг чемпионата страны по гандболу, он с волнением слушал и про разнузданный полицейский террор (хотелось попасть туда и выразить негодование), и про демонстрацию в районе города Гинован на Окинаве (а где это? — не там ли, где лазурное море и какие-нибудь пальмы, и там было бы интересно побывать, побороться за мир), и про массовые
Вот мы лежим, маленькие частные люди, затерянные среди пространств земли, в темноте, размышлял Неделин, над нами в воздухе летают тысячи голосов, десятки тысяч звуков, и всё это — для нас, все попадают в этот ящик и рассказывают нам о мире, хотят повлиять на нас, а раз так, то мы им нужны, и вообще — безмерно сложна и прекрасна жизнь!
Он понял своего предшественника, понял страсть, она открылась ему легко — стоит только лечь, выпив, и включить радио, и ты проникаешься ощущением величественной огромности жизни, которая тебя окружает — и не в масштабах этого городка, а в масштабе мировом, глобальном. Равнодушное дневное ухо не понимает важности этих обычных сообщений, которыми пичкают с утра до вечера. Прислушивайтесь, глупцы! Представьте, что Бангладеш — это не просто название, мелькнувшее в суматохе дня, а страна с миллионами жителей, что сейчас, быть может, решается её судьба, остановитесь, задумайтесь!
И Неделин продолжал крутить ручку, задерживаясь, когда слышал хоть что-то внятное, ему одинаково интересна была речь на любом языке, он заслушивался любой музыкой, и даже азбука Морзе стала говорить ему что-то, и женщина тоже вслушивалась в неё, серьёзно сдвинув брови, будто понимала смысл.
Размягчённые, довольные друг другом, они допили одеколон, причём Неделин уже не содрогался, с удивлением отметил, что по накатанному пути жидкость пролилась почти безболезненно.
Послушав ещё немного радио, они заснули.
Глава 33
Неделин просыпался — не желая просыпаться. Мысли неотвратимо яснели, но он этого не хотел. Он лежал лицом к стене, открыв глаза, рассматривая пятно на обоях, очертаниями похожее на Антарктиду, и думал о том, как холодно на Антарктиде, вспоминал, как покоряли этот материк, как Скотт лежал в своей палатке умирающий и писал: «Бороться и искать, найти и не сдаваться! ». Он позавидовал Скотту. Закрыв глаза, думал о том, что на Антарктиде бушует вьюга, а здесь тепло — и уже одно это счастье. Ни о чём не помнить, только об этом счастье — и задремать, опять уснуть. Но мутная дремота не переходила в сон. Неделин пошевелил языком, обнаружил в чужом рту всего несколько целых зубов, остальные — обломки. Медленно, как перебитую, он подтянул руку к лицу, стал рассматривать чужую кисть. Грязь въелась в морщины. До чего довёл себя человек. Но кому это важно, кроме него самого? Вот мысль! КОМУ ЭТО ВАЖНО, КРОМЕ НЕГО САМОГО? И ещё одна мысль: если он этого ужаса не чувствовал, значит, ужаса и не было. Рядом зашевелилось. Он вспомнил — жена алкоголика. Или так, подруга. Наверное, тоже приходит в себя и тоже хочет опять заснуть, а заснуть невозможно, надо вставать, надо что-то делать.
— Денег мало, — сказала она, зная, что Неделин не спит, хотя он был к ней спиной. — Сходи к московскому поезду. Пять чемоданов отнести — пять рублей, поправиться хватит. Через час московский будет, нечего лежать. А?
Неделину вдруг захотелось что-нибудь узнать об этой женщине. Кто были родители? Где работает — если работает? Почему стала пить? Бедные, бедные люди… Неожиданно для себя он нашарил руку женщины и сказал:
Ничего… Всё будет хорошо… Бросим пить, и всё будет как у людей.
Отшвырнув его руку, женщина закричала:
На жалость берёшь, курва? Пить бросим! Лежать собираешься, чтобы я тебе нашла да принесла? Шиш вот тебе! Вставай, гад!
Она сбросила с Неделина одеяло и вскочила с постели, опасаясь, вероятно, ответных действий с его стороны.
Неделину очень хотелось опохмелиться. Он понял, что Фуфачёв промышляет на вокзале носильщиком, женщина посылает его на этот промысел, но как подняться? — руки и ноги словно без костей, голову не оторвать от подушки. Может, перетерпеть, не пить? Его здоровое сознание поможет больному телу, и когда придёт пора размениваться с алкоголиком, он оставит ему освободившийся от болезни организм. Но это не сейчас, не сразу, не сегодня. Сегодня всё-таки — опохмелиться.