Я - не заморыш!

Телевной Сергей

Эти мысли, впрочем, аппетита мне не убавили. Я жадно набросился на еду, козье молоко мне показалось не таким уж горьким. Хотя я первый раз глотнул — сосредоточился на вкусовых ощущениях.

— Что, горькое? — улыбнулся дядька Мишка, кажется, первый раз.

— Ну, есть немного.

— Оно как лекарство. Все, что человека лечит, горькое, — философство­вал дядька Мишка. Я молча уплетал нехитрую снедь, уже не принюхиваясь к своим рукам.

После перекуса работать вообще не хотелось. Моя воля в виде бомжа- бурлака совсем скукожилась и забилась в дальний угол

души. А где же еще воля живет? Именно, там.

Дядька Мишка, не обращая внимания на мою волю, подгонял:

— Давай, шевелись! За сегодня надо закончить все. Где, по-твоему, живо­тина будет ночевать?!

— А что, ваши козы темноты боятся? — попытался я сострить.

— Не умничай! — цыкнул на меня скотовод. — Сам напросился работать. Хоть будешь знать, как рубль достается.

Я устал как собака, отвечать не хотелось. Повез очередную тачку навоза в конец огорода.

— Эй, Кирюха! — кто-то окликнул меня. — Подойди к забору.

Сквозь щелястые доски я увидел. Хлюста. Ну, блин.

— Чего тебе?

— Привет от Амбала! — хихикнул Хлюст. — Должок за тобой.

— А тебе-то что?

— Ладно, меньше базарь. Слушай сюда, — Хлюст поманил меня сквозь щель пальцем.

— Ну?

— Когда будешь уходить, откроешь в сарае изнутри засов. Понял? Амбал сказал так. И не дай бог, если ты этого не сделаешь, Амбал посадит на счет­чик. А может, еще на что-то, — хихикнул Хлюст и исчез в зарослях.

— М-да, блин. — подумал я вслух, возвращаясь с пустой тачкой в сарай.

— Что ты там бурчишь? — оторвался дядька Мишка от своих кривых бесконечных гвоздей.

— Да, блин, замудохался я, сил нет, — сказал практически правду я.

— Не ной! Надо дело до конца доводить! Пупок не надорвешь.

Это была ошибка зоотехника — про пупок. Мне показалось, что это намек на пуповину, в которой я запутался в утробе матери, и потому появился на этот свет кесаренком. Я оскорбился и окончательно разозлился на дядьку Мишку. Честно, я не хотел открывать на ночь сарай. Но раз так, раз я кесаренок в пуповине — получи, фашист, гранату! Я продолжил с остервенением ковырять навоз. Когда скотовод отвлекся, я потихоньку отодвинул задвижку на дверях. Так что с тыльной стороны можно было без труда проникнуть в сарай. Я, честно говоря, чувствовал угрызения совести — дядька Мишка, хоть и вредный, но дал мне возможность заработать, да и про деда Кирилла хорошо говорил. Но с другой стороны — Амбал!.. Понятно, что он собрался грабануть скотовода — увести барашка, а может, и целое стадо.

В голове роились всякие мысли. Про Амбала, который меня «посадит на счетчик» или еще куда, про то, что как только обнаружится пропажа, скотовод поймет: открыл изнутри сарай я, и тогда на меня навесят кражу. Ну, блин, влип.

Работу, однако, закончил.

Зоотехник дал неплохие деньги — примерно, на 3 кг кошачьих сосисок.

В принципе, я был доволен. Но мысль про оставленный открытым на ночь сарай не давала покоя. Ну, и про отца, который в реанимации, я не мог забыть — деньги-то зарабатываю на дорогу к нему. А тут еще и про мать какие-то мысли мрачные ворочались

в башке, про ее судьбу, про то, что в ПТО будут сокращения. Везде «кривые гвозди», про которые говорил дядь­ка Мишка.

Мать... забрали в ментовку и уволили с работы

В то время, когда я пахал в «авгиевых конюшнях» дядьки Мишки и ощу­щал себя неисправимым заморышем, у мамы на работе происходило полное скотство! Вот:

— Ирина, тебе шеф передал, чтобы ты написала заявление на полстав­ки, — сказала толстая тетка из маминого отдела, которая вечно жевала лапушистые пирожки.

— Не поняла.

— Ну что непонятного. У нас в отделе сокращают одну единицу.

— А почему я? У меня ребенок несовершеннолетний.

— А у меня два совершеннолетних! Это еще хуже.

— Хуже чего? — уточнила мама.

— Иметь двух совершеннолетних детей. Вот чего! — с надрывом сказала тетка.

— А я лично не говорю, что дети — это «хуже»! — Мама тут же вспомни­ла, как попала в аварию и потом не смогла выносить ребенка — моего брата, значит. Она всегда об этом помнила.

— Если тебе лучше, а мне хуже, вот ты и пиши заявление.

У мамы подкатила к горлу обида, она еле сдерживала слезы, тем более вспомнила о неродившемся сыне. Мать, которая считалась незаменимым спе­циалистом, не стала спорить с лапушистой теткой, а пошла прямо к шефу.

— Во-первых, я сказал, чтобы твоя коллега написала заявление. Она пен­сионерка, — уточнил шеф. — Во-вторых, почему у вас в отделе постоянные склоки? Почему вы вечно недовольны?

— Про склоки — это не ко мне. Я лично работой довольна, но недовольна зарплатой.

— Недовольна зарплатой? Пиши заявление и «досвидос»! Ищи, где зар­плата лучше. — Шеф так и сказал — «досвидос», а с виду еще такой солид­ный, при галстуке.

Тут случилось непредвиденное! В кабинет шефа ворвалась лапушистая тетка.

— Ах ты, сука! Побежала жаловаться на меня! — и всей тушей набро­силась на маму. Мать едва увернулась от этой массы. Тетка рухнула на ряд стульев, разметав их по кабинету, как спичечные коробки.

— Нет лучше зрелища, когда бабы дерутся, — спокойно произнес шеф и нажал «тревожную кнопку». У директора была такая тайная кнопка на случай нападения террористов или бандитов. Заставили всех начальников поставить эту самую «антитеррористическую защищенность».

Мама попыталась помочь лапушистой тетке подняться, обнаружила, что та рассекла при падении бровь. Мать испачкалась кровью и в ужасе отскочила:

— А-а-а!.. Боже мой, у нее рана, надо «скорую помощь»! — Тетка валя­лась на директорском полу и горько, по-девчачьи плакала.

Мама снова попробовала помочь подняться своей коллеге, которой в этой жизни хуже, чем ей, потому что она с двумя совершеннолетними детьми.

Дверь директорского кабинета распахнулась, вбежали бравые ребята в полицейской форме, прибывшие по сигналу «тревожной кнопки».

— Что здесь произошло?

— Что, не видите! Обеих забрать! Бабье совсем охренело!..