Я плюс все
Шрифт:
Хочешь быть бабушкой?
Я вижу сон.
Я плыву на кораблике.
На игрушечном ёлочном кораблике по синему морю с белыми волнами-барашками.
Я приглядываюсь.
Да нет! Это не волны-барашки. Это мелкие осколки ёлочных игрушек, которые принадлежали моей маме, моей бабушке, моей прабабушке, прапрабабушке…
Они хрустят под корабликом. Я зажимаю уши, чтобы не слышать этого хруста.
И тогда я слышу только слабое шуршание: так пенятся прибрежные волны, волны, омывающие крохотный островок.
Кто-то машет мне с берега.
Я подплываю ближе.
Это же Жанка! Какая она забавная! Она сама похожа на ёлочную игрушку. На клоуна, что ли?.. На одинокого клоуна, которого угораздило попасть на необитаемый остров…
– Эй, Жанка! – кричу я. – Хочешь стать бабушкой моих внуков?
– Хи-хи-хи! – хихикает Жанка.
– Что ты хихикаешь? – сержусь я. – Я говорю серьёзно!
– Я хочу на твой кораблик! – говорит Жанка.
Мы плывём дальше. Мимо других островов и подводных рифов, мимо китов и старых портов с кораблями, на которых спущены паруса и брошены тяжёлые якоря.
– Ой! – вскрикивает Жанка. – Мы же плывём на бумажном кораблике! Мы утонем!
– Ничего! – успокаиваю я Жанку. – Этот корабль сложил из газетной бумаги мой прапрадедушка! Ему можно доверять! Раньше газеты были толстыми! Не то что сейчас!
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Жанка.
– Как это откуда? – удивляюсь я. – Я и есть собственный прапрадедушка! Видите, любезная, какие у меня усы и какое пенсне! Как у писателя Антона Павловича Чехова! А какие часы на цепочке!
– Ой! – Жанка прижимает руки к груди. – А где же мой принц?!
– Я ваш принц! – отвечает мой прапрадедушка. – Поцелуйте меня! Расколдуйте! Я и есть ваш прекрасный принц!
Тут снова появляюсь я.
– Как тебе не стыдно! – стыжу я прапрадедушку. – Ты такой старый, с усами, а пристаёшь с поцелуями!
– Я не старый! – обижается прапрадедушка. – Я заколдованный. Я ещё мальчик, я люблю играть в чудесную игру футбол!
– Ого! – говорю я. – Так что же ты молчал?! У нас отличное поле! Где мой мяч?
– Я его проглотил, – вздыхает прапрадедушка. – Нет у нас мяча…
– Врёшь, брат! – смеюсь я. – Вот мой мяч!
Я достаю из кармана ёлочный шар и показываю прапрадедушке.
– Вот он! – радостно смеюсь я.
– Чур, я стою на воротах! – кричит Жанка.
Тут прапрадедушка подбегает к Жанке и целует её.
И Жанка превращается в милую старушку. Но она не замечает этого.
И я не замечаю.
И наши дети. И наши внуки. И прапрадедушка.
– Прелесть! Прелесть! – повторяет он. – Просто прелесть!
– Прелесть! Прелесть! – шуршат волны-осколки. – Просто прелесть!
А я бью по мячу, и он разлетается над головой миллиардами звёзд, которые повисают в небе, как на гигантской невидимой ёлке.
Дядя Юра
Дядя Юра замечательный человек!
Когда-то он разбил перед нашим подъездом маленький садик.
Поставил в нём небольшой столик. Две лавочки. Провёл к садику электричество.
Мы часто сидим в этом садике. С Женькой-Пузырём, с другими ребятами. До поздней осени. И даже зимой, когда всё вокруг в снегу. И вроде бы холодно сидеть. Но в дяди-Юрином садике почему-то тепло. Почему-то не мёрзнешь.
А вчера дядя Юра установил в своем садике чудесную ёлку с лампочками.
Лампочки мигают разноцветными огнями. И на них можно смотреть и смотреть. А вокруг зимняя ночь. Снег. Огни в домах. Красота.
Надо бы забежать к дяде Юре. Сказать спасибо.
Я тяну за собой Женьку.
– Пошли, – говорю я, – поблагодарим человека!
Мы взбегаем на второй этаж, звоним в колокольчик. Но никто нам дверь не открывает. Жаль! Видно, все в рейсе, а Марина, может, спит, не слышит…
– Ну ладно, – говорит Женька-Пузырь. – Я пошёл. Поздно! А то мамка заругает!
Я остаюсь один. Не ухожу.
Что-то сдерживает меня.
Я снова дёргаю за колокольчик. Прислушиваюсь. Точно, никого.
Я иду домой. И правда поздно уже. Давно пора – «кушать и баиньки».
Я открываю дверь своим ключом. Странная в доме тишина.
– Мам! – кричу я.
Мама появляется из кухни. С заплаканными глазами. Она подходит ко мне. Обнимает. Так крепко, что у меня перехватывает дыхание. Что это она?
– А где папа? – спрашиваю я.
Папа выходит из кухни. Стоит, не шевелится.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Они молчат. Они что-то хотят сказать мне. Но молчат.
Я повторяю:
– Ну что случилось?!
Папа смотрит куда-то вбок. Губы у него дрожат. Он кивает и что-то пищит.
– Что? – спрашиваю я.
Мне становится больно в груди. Я знаю, он скажет сейчас очень страшную вещь. Такую страшную вещь, наверное, невозможно вынести, но люди выдерживают. Иначе бы вокруг никого не осталось.
– Дядя Юра, – сказал папа, – разбился. Сегодня утром.