Я побит – начну сначала! Дневники
Шрифт:
19.04.86 г. Суббота
Хорошая статья в «Лит. газете» у Эмиля Лотяну об экспериментальном объединении. Очень точно выбрал тему. Очень понимает, что к чему. Я все думаю о выступлении на съезде, когда, м.б., стоит выступить с конкретной статьей.
Позвонили от Ю. Карасика – он сподобился ставить «На дне» Горького. С барского плеча пожаловал он мне попробоваться на Костылева. Лука – Ульянов. (Даже сроки фильма перенесли.) Если я не Лука, то не знаю, что и думать, а если Лука – Ульянов, то я не знаю, что думать вовсе. Солнечный режиссер – Юлий Карасик! Вот уж действительно «солнцем» полна голова. (Надо ему сказать, чтобы он поставил «Дети солнца»!)
Помню, на премьере «Чайки» Карасика я пригласил на роль генерала в «Телеграмму» Сергея Плотникова. Старик нервно сказал: «Не могу… У меня творческая травма» (он кого-то играл у Ю. Карасика)…
Интервью Никулина Ю.В. в «Советской культуре». Ему задают вопрос о трех режиссерах: Л. Гайдае, А. Германе и Р. Быкове – он о Быкове почему-то не говорит.
(Интересно, он гранки просматривал?)
Что-то мелькнуло в телеэкране, но я увидел себя в роли – это был Гольдин с животом, вобравшим голову в плечи (наверное, с рожками), с усами, бородой, как у моего Шишка из «Деревни Утки». И очаровательно в нем было то, что он был очаровательно безобразен…
20.04.86 г. Воскресенье
Через три дня – домой. Возвращение. Надо продумать все, что предстоит сделать. Надо найти два часа в день на ходьбу, на зарядку. Это, очевидно, очень трудно. Сегодня снова прошел 5 км. Ходить хорошо, приятно. Но новизна прошла. Толчок к ходьбе требует усилия воли.
21.04.86 г. Понедельник
Осталось три дня в этом санатории. Лена уже хлопочет о следующем. А я хочу немного побыть дома. Хочется многое привести в порядок.
Герой фильма «Мама, война!» – генеральный конструктор – конструировал межпланетные станции (очень похож на меня). «Я за то, – как сказал он, – я за синицу в руках, но и о журавле в небе нельзя забывать».
21.04.86 г
Если бы подсчитать все убытки, которые принесло слово «нельзя», когда на самом деле «можно», когда на самом деле нужно, то тут можно было бы оперировать в данных астрономии и космоса.
В учреждении нашему жениху стало совсем плохо. Учреждение, если кто знает, это такой «колидор» с дверями по обе стороны, и живут там такие люди, которые называются «люди занятые». Они ему прямо так и сказали:
– Мы заняты, понимаете, товарищ, мы заняты.
– Так ведь я… – хотел было он сказать, что он тоже по важному делу, но его прервали.
– Товарищ, у нас инвентаризация…
– Так ведь мне только, – хотел было сказать он, имея в виду, что ему только в справочный отдел.
– Товарищ, у нас конец квартала.
– Так ведь у меня, – сказал он, имея в виду, что дело безотлагательное.
– Товарищ! – прервали его. – Будьте скромнее!
И все заговорили разом:
– У нас инвентаризация, у нас конец квартала, у нас ускорение, и времени уже на посетителей не остается.
– Товарищ! Вы газеты читаете? Нет? Почитайте! Что вы тут бродите? Почему вы не на своем рабочем месте?
И такое началось! Часа четыре занятые люди объясняли ему, как они заняты, по дружбе объясняли и строго, громко, и совсем на ухо, по секрету, и совершенно открыто, чтобы все слышали.
Старушка объясняет ему, пересказывая все, что они говорили, но уже вскрывая подоплеку. Она ему переводит с ихнего языка на нашенский…
– Тут игра одна: ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак… Раньше назывались бюрократы, теперь ускорители, они все ускоряют до такой скорости, чтобы было в результате помедленней. Вот бумаги пишутся гораздо быстрей! И их больше стало. Пока еще с бюрократизмом не боролись, то еще сносно было, а как стали бороться с бюрократией, то бумаги и вовсе стало не хватать, потому что на каждое письмо еще приписочка, на каждую приписочку объяснение, на каждое объяснение строгий приказ, а на строгий приказ уже разъяснение – и везде об одном, чтобы, не дай Бог, бюрократии не разводить, разных препонов и рогаток не ставить, чтобы во всем была личная ответственность и чтобы ни на кого ее не перекладывать. А как не станешь ни на кого перекладывать, сразу в дураки попадешь, в виноватые, а с виноватыми, сам знаешь, разговор короток: чуть чего – за ушко и на солнышко. Потому что это самое ускорение, сказали, самой жизнью диктуется, ну а коли диктуется, то оно, конечно, и пишется. Понял, миленький мой?
– Не, не понял ничего.
– И не надо, милок, не поймешь, тут наука очень хитрая: без бутылки не разберешься, а пить не велят, так что поезжай по-хорошему.
– Да мне адрес нужно было только спросить, – выходит он.
– Адрес? Да что ты, милок, адрес! Адрес – это же бумага, а бумагу можно только чудом получить. Тут ведь все к одному приставлено и одно за одним так и катится, тут ведь как? Есть Зам, есть Сам и есть Там. Зам занимается только сложением и вычитанием, Сам занимается уже умножением и… (старуха воровато огляделась) и делением. А Там!.. Там уж, милок, как водится! Там занимаются извлечением корня и возведением в степень! Вот такая арифметика, вот такая алгебра с геометрией!..
Ты слушай меня, я не замминистра, но я все лучше всех знаю, я тут восемнадцать лет работаю. Ведь тут все просто с бумагами-то: зачем ее давать, когда можно не давать? Понял, сынок? Если тебе бумага нужна, ему ведь ни жарко ни холодно – человеческий фактор называется, но за это пока не судят никого. И премий за это не лишают, и повышение по службе быстрее идет.
Знаешь, как говорят? Вышел тебе приказ денег отвалить…
– Ну?
– А приказ есть, а наличия нет… Вот такая, понимаешь, история!