Я подарю тебе новую жизнь
Шрифт:
И возвращаясь из прихожей, позволяю себе всего пару минут любования на чудо, которое осветило своими лучами мою квартиру. Всего пару минут, а потом громко хлопаю в ладоши, привлекая к себе внимание и произношу:
— Готов?
— К чему? — хлопает глазами дитя.
— Будем тебя отмывать, пока к нам тоже не заявился Мойдодыр, — произношу я и киваю на экран телевизора, где транслируют одноименный мультфильм.
8.2. Яна
«Сон мой — гостем непрошеным
В сердце тенью из прошлого,
Держат крепкие нити,
Мой
Валентина Бирюкова — Сон мой
Яна
— Мама! — истошный душераздирающий крик кромсает пустоту улиц. — Мама…
Вокруг ни души. Я бегу, не разбирая дороги, путаясь в подоле длинной ночной сорочки. Босые ступни скручивают судороги от холода, стоим мне угодить в очередную огромную лужу на асфальтном покрытии. Серый туман клубится под ногами, щупальцами пробираясь всё выше, опутывая меня будто бы в кокон.
— Мама!
— Саша! — мой вопль отчаянья эхом разносится по проспектам, отскакивает от стен, вонзаясь острым кинжалом прямиком в сердце. Где-то здесь мой сын. Он ищет меня, зовет, ждет. Я не могу его бросить. Не могу прекратить искать.
Туман уплотняется, а затем резко рассеивается. Вдалеке маячит одинокая фигура ребенка. И я бегу пуще прежнего, спотыкаясь, падая, раздирая колени в кровь. А не в силах подняться, продолжаю свой путь ползком и тяну руки к своему ребенку.
— Мама…
Но чем ближе я подбираюсь, тем отчетливее понимаю, что там в тумане стоит не мой сыночек.
— Тима?
Яркая вспышка заставляется зажмуриться, а когда я открываю глаза, понимаю, что стою посреди своей квартиры. Одинокая, сгорбленная, совершенно потерянная. Снова одна в хладной темницы, в которую сама себя и упекла навечно.
Просыпаюсь от собственного глухого крика в подушку вся в слезах. Подрываюсь на месте и спешу в свою спальню, чтобы увидеть мирно спящего ребенка и облегченно выдохнуть. Сон. Обычный плохой сон. Я же видела их миллионы, но впервые ощутила дикое желание забыть.
По-детски жмурюсь, будто это взаправду может помочь и, глядя в окно, под нос себе тихо шепчу:
— Куда ночь — туда и сон.
Самовнушение работает на ура. Тугая пружина где-то внутри меня наконец отпускает. Не до конца, но вполне достаточно для того, чтобы выровнять дыхание и найти для себя шаткое равновесие.
Я даже завариваю себе кофе и грея чашку в ладонях долгое время наблюдая в окно, как за верхушками крыш начинают неуверенно дребезжать первые солнечные лучи, и как с каждым сантиметром поднимающегося в высь солнца, они крепнут, расправляют невидимые крылья уверенности и освещают всё вокруг, бликами играя на стеклах окон.
Красиво…Когда я любовалась рассветом в последний раз? Кажется, в той далекой, прошлой жизни. Жизни, наполненной радостями, яркими красками, пустяковыми проблемами из которых порой я умело раздувала трагедии по меньшей мере мирового масштаба.
Глупая…До
Отворачиваюсь, задумчиво прикусывая нижнюю губу и обвожу взглядом помещение, уделив слишком пристальное внимание холодильнику и газовой поверхности.
Неведомая сила подталкивает в спину. И вот я уже отставляю чашку, достаю из холодильника нужные мне ингредиенты, благо базовую продуктовую корзину Инна тоже привезла и начинаю колдовать. Руки живут своей собственной жизнью. Что-то взбивают, смешивают, ставят сковороду на газ, раскаляют масло.
Я будто бы отпускаю внутренние вожжи, оставаясь свободным наблюдателям за сей кухонной вакханалией. И один за другим на тарелке начинают появляться оладьи с красивой равномерной золотистой корочкой, а дом наполняется неповторимым ароматом мучного изделия.
А когда стопочка становится более внушительной на кухне появляется заспанный Тимка. Босиком, взъерошенный и в пижаме на вырост, ворот которой то и дело сползает с щуплого плеча, он громко шлепает по ламинату, не переставая сладко зевать.
— Садись, будем завтракать, — приглашаю к столу, отыскав где-то на дальних кухонных полках початую баночку с липовым мёдом. — Чай или молоко?
— Молоко, — неуверенно тянет Тимка, взбираясь на стул.
Мы приступаем к еде в тишине. Я маленькими неспешными глоточками тяну свой порядком остывший кофе из-под тени ресниц наблюдая за Тимофеем. Он больше не набрасывается на еду, подобно голодному дикому волчонку. Жует долго, вдумчиво, но несомненно с таким большим аппетитом, что я давлю в себе невольную улыбку, боясь вновь спугнуть эту минуту своей мизерной, но такой необходимой мне победы.
А потом нашу маленькую идиллию разрушает дверной звонок.
Я дергаюсь, будто от пощечины. Подскакиваю на месте и стараясь не шуметь, на носочках, едва дыша, крадусь к входной двери, припав к глазку.
Прикрываю глаза всего на секунду, и перевожу дыхание. Очередное испытание, не так ли? Все же не может быть просто хорошо.
— Яна, — громкий набат ударов в дверь, заставляет сбросить оковы оцепенения.
Я не хочу его видеть, не хочу снова бредить свои старые раны, которые с таким трудом штопала.
Я думала, что отболит. Правда, думала. И сидя в салоне его автомобиля, я вдыхала его запах и знала, что достаточно лишь протянуть руку, чтобы прикоснуться к нему. Погладить сильную шею, почувствовать его пульс, зарыться пальцами в непослушные темные волосы. Знала и поэтому боялась выдать себя даже хриплым, едва различимым дыханием. Кусала губы и старательно отводила глаза, глядя в окно. Господи, прошло столько лет, а иммунитет к бывшему мужу у меня так и не выработался.
— Здравствуй, Сергей, — дверь я все же открываю, пытаясь унять дрожь в руках и в голосе. — Зачем ты приехал?