Я подарю тебе землю
Шрифт:
Жизнь Лайи превратилась в ад. Каждый раз, когда отчим появлялся в ее комнате, ее бросало в дрожь, а в те минуты, когда он осквернял ее тело, она старалась мысленно уноситься как можно дальше, мечтая о тех временах, когда в ее жизни не будет этого похотливого сатира и не придется слушать его стоны. Пока старик насиловал ее неподвижное тело, она с тоской думала о том, что любовь Марти для нее навсегда потеряна и теперь единственный выход — уйти в монастырь и доживать там свой век, скрыв позор за стенами святой обители. Единственной ниточкой, которая еще удерживала ее в этом мире, была
Бернат Монкузи, оторвавшись от документов, сердито посмотрел на Эдельмунду.
— Чего тебе надо? — хмуро бросил он. — Зачем ты отрываешь меня от дел?
Дуэнья смущённо переминалась с ноги на ногу, комкая в руках платок.
— Говори, женщина!
— Видите ли, сеньор, — начала она. — Случилось нечто такое, что, может иметь для вас весьма неприятные последствия.
— Что именно? И по чьей вине?
Несчастная женщина задрожала от страха.
— Я не виновата... — пробормотала она. — Так уж случилось...
— Да что случилось-то, идиотка? Говори сейчас же!
— В таком случае, хозяин... — глубоко вздохнув, женщина потупилась и сказала: — Боюсь, что Лайя в интересном положении. К осени она разрешится.
Казначей побагровел. Его лицо с нахмуренными бровями выглядело устрашающим.
— Хочешь сказать, что она ждёт ребёнка?!
Эдельмунда виновато кивнула, не смея поднять взгляд.
— Несомненно, — произнесла она наконец. — Поверьте, я знаю все признаки.
— И ты ещё утверждаешь, что ни в чем не виновата!
— Сеньор, я приняла все меры, но иногда случаются неожиданности...
— Да что толку в этих твоих мерах? — заорал советник. — За что я тебе плачу?
— Сеньор, уверяю вас, впервые на моей памяти столь верное средство, как смоченный в уксусе кусок ткани, введённый в женское лоно, не сработало.
Повисла долгая тишина. Бернат Монкузи прекрасно осознавал, что может произойти, если правда вылезет наружу, а Эдельмунде хотелось любыми средствами устранить это неудобство, понимая, что если не найдет выхода, ей в лучшем случае грозит очутиться на улице.
— Сеньор, я знаю, как избавить ее от беременности.
— Дура! Если другие твои средства столь же бесполезны, какой от них прок?! Пошла вон, с глаз долой! Я тебя позову, когда решу, что теперь делать. И чтобы никому ни словечка не смела пикнуть! Если ослушаешься — до утра не доживёшь. Ясно тебе?
Женщина, радуясь, что так легко отделалась, молча кивнула и клятвенно заверила, что рта не раскроет.
— С этой минуты, — продолжал Бернат, — к рабыне никого не пускать. Никто, ни один человек не должен с ней видеться.
Несколько дней советник пребывал в мрачном расположении духа, размышляя, как выбраться из затруднительного положения.
На протяжении трёх долгих месяцев он насиловал Лайю, как только у него возникало желание. За это время его страсть заметно остыла. Во-первых, стоило получить желаемое, как вожделение тут же пошло на спад; во-вторых, холодность девушки выводила его из себя. Поначалу он думал, что со временем она привыкнет, в ней проснётся чувственность и она станет пылкой и страстной. Но этого так и не произошло: она лежала, холодная и безучастная, словно труп. В довершение
Советник отчаянно пытался придумать, как выйти из положения. Допустим, Марти получит возможность стать гражданином Барселоны и руку Лайи, а та — законного отца для ребёнка. Бернат не желал даже думать о том, чтобы избавиться от беременности, ведь это величайший грех, которому нет прощения, в отличие от обычных мужских слабостей, которые Господь, напротив, охотно прощает. Сам же он получит возможность влиять на честолюбивого юнца. Нужно только спрятать подальше рабыню, скажем, отправить ее в поместье близ Сальента. Так он сможет обеспечить молчание падчерицы, а рабыня, если в ней возникнет надобность, всегда будет под рукой. И самое главное: никто в доме не должен узнать о состоянии Лайи, а потому он тоже отправит ее в Сальент вместе с Эдельмундой. Когда Лайя родит и ее фигура приобретёт прежний вид, он позволит ей увидеться с Аишей — разумеется, под присмотром Эдельмунды — дав понять, что судьба рабыни зависит от молчания Лайи. Все эти мысли долго крутились в его голове, прежде чем обрели форму.
В этих сомнениях и раздумьях он провёл всю неделю. Наконец, он принял решение, приказал заложить карету и направился в Пиа-Альмонию, к своему духовнику падре Эудальду Льобету, который был также духовником графини Альмодис.
При виде приближающейся кареты с гербом монах-привратник велел молодому послушнику немедленно доложить об этом падре Льобету. Бернат Монкузи выбрался из кареты, не дожидаясь, пока кучер откроет дверцу. Вернувшийся послушник сообщил, что архидьякон ожидает посетителя в своем кабинете. Монах повел советника через многочисленные залы и коридоры огромного здания.
Разумеется, Эудальд Льобет со вниманием относился к любому прихожанину, явившемуся за советом; но, как всякий живой человек, имел свои симпатии и антипатии, и изворотливый советник внушал ему откровенную неприязнь, хотя порой архидьякону приходилось прибегать к его влиянию. Монкузи казался ему холодным и скользким, как змея.
— Добро пожаловать, Бернат. Право, не стоило утруждаться, я бы и сам вас навестил.
— Обстоятельства таковы, что у меня нет времени ждать, — ответил советник.
— В таком случае, будьте добры объяснить причину вашего визита.
Советник опустился на стул напротив каноника.
— Так что же?
— Эудальд, причина, по которой я прибыл к вам, деликатного свойства и требует самого ответственного подхода. Помимо того, что случившееся бросает тень на меня как на опекуна, эта история может погубить жизнь Лайи, моей воспитанницы, которую я люблю, как родную дочь, и навлечь несмываемый позор на мой дом.
— Вы меня пугаете, Бернат. Говорите же, я вас слушаю.