Я - подводная лодка!
Шрифт:
Подводные лодки Четвертой эскадры первыми испытали силу ядерного подводного удара. Контр-адмирал Иван Паргамон: "Моя подлодка С-19 находилась на якорных бочках в надводном положении на расстоянии 1400 м от эпицентра... Мне "посчастливилось" увидеть жуткое зрелище, наблюдая в специальные оптические устройства, защищенные от светового излучения разорвавшейся бомбы. На глазах вырастал огненный купол грибовидного облака. В его районе взметнулись вверх раскаленные горящие обломки корабля-смертника..."
Такая смерть, что не собрать костей.
Такая жизнь, где ничего не светит...
Эту горькую песню
Мы жили на улицах Лунина, Колышкина, Видяева, Гаджиева, названных именами тех, кто не вернулся в Полярный из боевых походов. Мы жили в их домах и казармах, мы уходили в моря от их причалов, мы учились тушить пожары и заделывать пробоины на их уцелевших и устаревших подлодках. Четвертая эскадра унаследовала их боевые ордена на своем знаменном флаге Красного Знамени и Ушакова 1-й степени. Мы дышали их воздухом через люки своих подлодок, мы определялись по одним и тем же ориентирам. И нам не надо было толковать о традициях и преемственности поколений. Ведь боевую тревогу, сыгранную в 1941 году, нам отменили лишь в 1991-м. В грохоте и лязге бешеного подводного конвейера, каким была все эти годы Четвертая эскадра, мы иногда замечали тихих пожилых женщин, которые время от времени появлялись в Полярном и так же незаметно исчезали. То были вдовы тех самых героев-подводников, чьи имена значились на наших уличных табличках, - вдовы Федора Видяева, Ивана Гандюхина, Магомеда Гаджиева. Украдкой крестились на бывшую церковь Николы Морского, перестроенную в штаб тыла эскадры. У их мужей не было могил, они остались в глубинах Баренцева моря, вот и навещали они их там, откуда они ушли навсегда.
Дух отчаянного ухарства, гусарского небрежения к смерти к огромным пространствам, к океанским безднам и всем невзгодам жил на Четвертой эскадре.
Подводная лодка возвращается домой после 18-месячной боевой службы. Вторую новогоднюю ночь экипаж встречает в море. Тоска... В Гибралтарском проливе командир вызывает на мостик гармониста, его привязывают к перископу - чтоб повыше и послышнее. Матрос растягивает меха, и удалая песнь с залихватскими переборами несется от Европы до Африки. Подходит испанский фрегат, наводит на лодку прожектор. А, русские идут... И в сторону.
Принцесса сделала свой выбор
Теперь, изредка собираясь вместе, они и сами в это почти не верят: неужели это мы так плавали? Неужели это мы избороздили все океаны планеты?
Неужели это мы были так молоды и дерзки?
Теперь от этого былого величия не осталось следа даже в музеях родного Полярного. Лишь былой "вероятный противник" оценил нечеловеческий ратный труд Эскадры. И поставил на прикол наши "фокстроты" в Англии и Америке, в Германии и Австралии - себе на память.
Право, вероятный противник уважает российских подводников больше, чем собственное начальство. Когда на 100-летие британской королевы-матери в Портсмут пришли подводные лодки всех великих морских держав, принцесса Анна, покровительница подводного флота Британии, удостоила посещением только подводную лодку "Вологда" из состава Четвертой эскадры. Советники принцессы знали, какой корабль достоин монаршей чести.
Я никогда не пойду на Зеленый Мыс - корабельное кладбище под Мурманском, где вместе с другими боевыми кораблями и рыбацкими судами ржавеет и наша подводная лодка Б-409. Видеть остов родного корабля так же страшно, как взирать на останки близкого человека. Мой товарищ и коллега, служивший на точно такой же "букашке", только на Тихоокеанском флоте, капитан 2-го ранга Владимир Тыцких написал по сему грустному поводу стихи, которые легли на душу, конечно же не мне одному.
Весь мир играл в Холодную войну,
Мы уходили молча от причала И загоняли лодку в глубину
И нас она из бездны поднимала.
В походах с февраля до января Мы никого запомнить не просили,
Каких утрат нам стоили моря,
Каких земля нам стоила усилий.
Но, видевший в лицо вселенский мрак,
Теперь, ввиду открывшихся сомнений,
Я офицерский китель на пиджак Сменил почти без горьких сожалений.
И командир мой бывший, и старпом,
Шинельки сняв, живут отныне с толком,
А лодка наша списана на лом,
Как говорят на флоте - "на иголки".
И, никому не предъявляя счет,
Ржавея в грязной бухте, словно в луже,
Она лежит на дне и молча ждет Прощения за боевую службу...
О том, как надо увековечивать память наших моряков и кораблей, показало недавно акционерное объединение Мосэнерго. Сбросились московские энергетики кто сколько мог и поставили на Кузьминском кладбище уникальный морской памятник первому советскому атомному ракетоносцу К-19. Ставили жертвам ядерной аварии, а получился монумент всему экипажу, точнее, всем экипажам, ходившим на "Хиросиме" в моря.
В отрезанном от России городе Калининграде сердобольная женская душа директор Музея Мирового океана Светлана Сивкова по-настоящему увековечила память Четвертой эскадры: добилась того, чтобы к музейной набережной поставили одну из последних субмарин 641-го проекта - натруженную "рабочую лошадь" Великой подводной армады.
Она сокращалась, как шагреневая кожа, превращаясь из эскадры в дивизию, потом в бригаду, теперь уже почти в дивизион. Как и все великие армады, она исчезла, моя эскадра. Она умерла вместе со страной, породившей её. Остались в Полярном только несколько подводных лодок у старых причалов - сторожить её былую славу, которая развеялась, увы, как дымок дизельного выхлопа на свежем морском ветру.
Сегодня запросто можно купить кортик, любой орден и даже новый чин. Нельзя купить лишь походные мили, морскую соль на погонах, не купишь предельную глубину, которая обжимала твой корабль до стона стальных ребер; не купишь корабельное застолье в тесной кают-компании, и, конечно же, ни за какие деньги не изведать того мужского счастья, когда летит к тебе по причалу твоя любимая женщина назло всем разлукам...
Политики приходят и уходят, меняются идеологические системы и даже "общечеловеческие ценности", но всегда останутся в чести морская отвага, воинское мужество, флотское братство.