Я – посланник
Шрифт:
– Джимми! Я знала, что ты придешь! – говорит она.
Отступив на шаг, она снова смотрит на меня. В уголке глаза набухает слезинка. Находит подходящую для путешествия морщинку и катится вниз.
– Ох, – качает головой пожилая леди. – Я тебе так благодарна, Джимми. Я знала. Всегда знала, что ты придешь.
Она берет меня за руку и ведет в дом.
– Проходи, – говорит она.
И я иду.
– Ты останешься на ужин, Джимми?
– Если это не причинит каких-либо неудобств… – отвечаю я.
Она тихо
– Какие могут быть неудобства. – И отмахивается. – До чего же ты странный малый, Джимми…
«Во, точно про меня. Странный малый…»
– Конечно, это не причинит никаких неудобств, – продолжает она. – Мы посидим и поговорим о старых добрых временах. Чудесно, не правда ли?
– Конечно…
Она забирает у меня коробку с тортом и несет ее на кухню. Я слышу, как она несколько бестолково там копошится, и громко спрашиваю, не нужна ли помощь. Она откликается: все, мол, в порядке, не волнуйся, чувствуй себя как дома.
Окна столовой и кухни выходят на улицу, и, сидя за столом, я наблюдаю за прохожими. Люди идут мимо, кто быстрее, кто медленнее. Кто-то останавливается, чтобы подождать собаку, потом снова шагает вперед. На столе лежит пенсионное удостоверение на имя Миллы Джонсон. Ей восемьдесят два.
Из кухни она несет ужин – такой же, как в прошлый раз. Салат, суп, чай.
Пока мы едим, она рассказывает о своих каждодневных передвижениях.
Пять минут посвящаются разговору с мясником Сидом. Нет-нет, мясо она не покупает. Просто болтает о том о сем, смеется над его шутками. Шутки, кстати, не очень-то смешные.
В пять минут двенадцатого она обедает.
Потом сидит в парке, смотрит, как играют дети, а скейтбордисты выделывают фигуры и кульбиты на своей площадке.
Вечером она пьет кофе.
В пять тридцать начинается «Колесо фортуны», она его смотрит.
В шесть ужин.
В девять ложится спать.
А потом Милла задает мне вопрос.
Мы уже помыли посуду, и я снова сижу за столом. Она выходит из кухни, садится в кресло, заметно нервничая.
И протягивает ко мне трясущиеся руки.
Мои руки протягиваются в ответ, а ее умоляющие глаза пристально смотрят в мои.
– Пожалуйста, Джимми, ответь мне, – тихо произносит она, и ее руки дрожат чуть сильнее. – Где же ты был все это время?
В тихом мягком голосе звучит боль:
– Где же ты пропадал?
Что-то застряло у меня в горле. Я понимаю, это слова.
И не сразу опознаю их. Но когда смысл становится понятен, отвечаю:
– Я искал тебя, Милла.
Слова выходят из меня сами собой, будто я всегда знал ответ на этот вопрос.
Моя уверенность передается ей, и она кивает:
– Так я и думала. – Она прижимает мои руки к лицу и целует пальцы: – Ты всегда находил для меня нужные слова, правда, Джимми?
– Да, Милла, – отвечаю я. – Всегда.
Через некоторое время она говорит, что ей пора ложиться спать. Я уверен: про шоколадный торт Милла сегодня не вспомнит. А мне так хочется попробовать – хотя бы кусочек. Но уже почти девять, и, похоже, я не получу ни крошки этого замечательного кондитерского изделия. Мне, конечно, очень стыдно за такие мысли. Ну что ты за человек, Эд Кеннеди, строго пеняю я себе. Такой трогательный момент, а тебе лишь бы тортом обожраться.
Без пяти девять она подходит ко мне:
– Как ты думаешь, Джимми, не пора ли мне ложиться спать?
– Да, Милла, – мягко отвечаю я. – Конечно, пора.
Мы идем к двери. Я целую ее в щеку и говорю:
– Спасибо за ужин.
И выхожу на крыльцо.
– Пожалуйста, Джимми. Ты еще придешь?
– Обязательно, – оборачиваюсь и отвечаю я. – Тебе не придется долго ждать.
Итак, в этот раз моя миссия посланца – разделить одиночество пожилой леди. Оно сгущается внутри меня по пути домой, и, увидев Швейцара, я беру его на руки и прижимаю все сорок пять килограммов собачьего мохнатого веса к груди. Целую, зарываясь носом в грязную, вонючую шкуру. Такое чувство, что мог бы весь мир вот так прижать к груди и убаюкать. На морде Швейцара читается некоторое изумление, потом он спрашивает: «Ну что, теперь по кофейку?»
Я опускаю его на пол, от души смеюсь и замешиваю старому лентяю кофе с молоком и огромным количеством сахара.
– Не налить ли тебе кофе, Джимми? – задаю я себе вопрос.
– Я отнюдь не против налить себе, – отвечаю я. – И отнюдь не против хорошей чашки кофе!
И снова заливаюсь смехом. Вот теперь я настоящий посланник.
8 . Как я был Джимми
Доставив-таки злосчастный журнальный столик, я долгое время не ступал на порог родительского дома. Несколько недель носу не казал – хотел, чтобы мама чуток поостыла и забыла о моем небрежении и нанесенной ей обиде. По прибытии столика она устроила мне хорошую выволочку.
Для визита я выбираю тихое воскресное утро.
– Ты только посмотри, какое дерьмо приволок в дом этот сраный котяра, – мрачно сообщает она, завидев меня на пороге. – Как дела, Эд?
– Да ничего. А у тебя?
– Ишачу не разгибаясь, как у меня еще могут быть дела…
Мама работает на заправке. Кассиром. Вообще-то ей «всё до одного места», но как ни спросишь – она «ишачит не разгибаясь». На куше стоит пирог, но мне его не предлагают – должен прийти гость поважнее. Наверное, кто-то из благотворительного комитета.
Я подхожу поближе – хоть посмотрю, раз не дают попробовать.
– Не тронь! – превентивно рявкает мама.
До пирога еще километр, но она уже на страже.
– А что это?
– Чизкейк.
– А кто придет?
– Маршаллы.
Вот так всегда. Неотесанных вахлаков с соседней улицы она угощает, а меня нет. Но что я могу возразить?
– Ну, как там мой журнальный столик поживает?
Мама хихикает и с кривой улыбкой говорит:
– Ничего так поживает. Можешь пойти поздороваться с ним.