Я — посланник
Шрифт:
Неужели мои похороны будут такими же? Равнодушные люди постоят над могилой и молча разойдутся?
Нет, я такого не хочу. Не хочу, чтобы над моим гробом молчали.
Просто для этого нужно жить настоящей жизнью. Жить. А не прозябать.
И вот я иду.
Просто иду.
Добравшись до дома, я обнаруживаю Марва: он спит на заднем сиденье своего рыдвана. И Ричи — тот сидит на крыльце. Ноги вытянуты, спина прислонена к растрескавшемуся бетону. Приглядевшись, я обнаруживаю,
— Ричи, — шепчу. — Проснись.
Он распахивает глаза.
— А? Что? — Перепугался, видно, спросонья.
— Ты уснул у меня на крыльце, — объясняю я. — Иди-ка лучше домой.
Он встряхивается, смотрит на месяц в небе и говорит:
— Я ключи у тебя на кухонном столе забыл.
— Ладно, пойдем.
Я подаю ему руку, и он встает на ноги.
На часах начало четвертого.
Ричи нерешительно перебирает ключи.
— Чего-то хочешь? — спрашиваю я. — Выпить? Поесть? Может, кофе?
— Нет, спасибо.
И продолжает стоять. Не уходит.
Несколько мгновений мы глядим друг на друга и не знаем, что делать. А потом Ричи отводит глаза и говорит:
— Знаешь… что-то нет у меня настроения идти домой…
В глазах у него просверкивает льдинка печали. Но тут же тает, — Ричи ее быстро смаргивает. Просто смотрит на ключи у себя в руках. Интересно, что таится под этой спокойной, невозмутимой личиной? В моей сонной голове устало проплывает вопрос: «Такой лентяй и пофигист, как Ричи, — и вдруг проблемы? Интересно, какие?»
Он медленно, словно нехотя, поднимает на меня глаза.
— Да не вопрос, — спешу я ответить. — Оставайся у меня.
Ричи с облегчением садится за стол.
— Спасибо, Эд. Привет, Швейцар.
Пес как раз входит в кухню. А я иду наружу — за Марвом.
Хотел было оставить его дрыхнуть в машине, но потом засовестился — Рождество все-таки.
Пытаюсь постучать в окно, но рука проваливается, не встречая препятствия.
Тьфу ты.
Стекло-то выбито.
Представляете? Марв так его и не вставил! Как много времени прошло с того идиотского ограбления, а он так и не вставил стекло. Думаю, мой друг попытался выяснить, сколько это стоит, а ему ответили, что больше, чем вся машина.
Он спит, уронив голову на руки, а вокруг с жадным писком роятся комары.
Машина не заперта, я открываю дверь и без долгих церемоний нажимаю на сигнал.
— Черт! — вскрикивает Марв, подскочив на сиденье.
— Пойдем в дом, — говорю я.
И иду к крыльцу. За спиной открывается и хлопает дверь, слышится звук шагов.
Ричи устраивается на диване, Марв — в моей кровати, а я решаю остаться на кухне. Объясняю, что все равно бы не уснул, и мой друг очень вежливо благодарит меня за гостеприимство.
— Спасибо, Эд.
Но прежде чем он оккупирует спальню, я захожу и забираю из комода все
Сидя на кухне, я раскладываю тузы на столе и тщательно читаю, что на них написано. В глазах у меня все плывет, слова налезают друг друга, переворачиваются и меняются местами. От усталости я чувствую себя так, словно кто-то выел меня изнутри.
Выныривая из дремоты, вспоминаю буби, заново переживаю то, что принесли крести, и улыбаюсь пикам.
А вот черви меня очень, очень беспокоят.
Я даже спать не хочу, — вдруг приснятся.
3
Повседневный костюм
Традиция. «Традиция». Слово само по себе хорошее, но на Рождество от него тянет блевать.
По всему миру в этот день люди собираются в семейном кругу и наслаждаются обществом родных и близких. Радость встречи длится несколько минут. Потом счет идет на часы, и родственники начинают друг другу надоедать. А потом они едва сдерживают рвотные позывы.
К маме в гости я отправился после того, как провел совершенно пустое утро с Ричи и Марвом. Мы подъели все, что осталось от праздничного ужина, и сыграли пару раз в «надоеду». Без Одри игра как-то не задалась, мы быстренько закруглились и разошлись.
Каждое Рождество наша семья собирается у мамы — в двенадцать дня.
Сестры приехали с детьми и мужьями, а Томми явился под ручку с потрясающей девушкой, которую умудрился подцепить в университете.
— Это Ингрид, — представляет ее Томми, и надо сказать, эту Ингрид вполне можно фотографировать для календаря.
У нее длинные темные волосы, загорелое лицо и такое тело, что голову потерять можно.
— Очень приятно, — улыбается она мне. И голос тоже приятный. — Я так много о тебе слышала, Эд.
Врет, конечно. И я принимаю решение: все, хватит. Хватит с меня лжи, все, сыт по горло.
И отвечаю:
— Это вряд ли.
Но говорю без обиды, спокойно. В ее присутствии я ощущаю… стеснение, что ли? Она такая красивая, что на нее не хочется сердиться. Такой девушке убийство простишь, не то что маленькую ложь.
— А… это ты, — бурчит мама без энтузиазма, завидев меня.
— С Рождеством, мамуля! — громко, с наигранной веселостью кричу я.
Уверен, все заметили, сколько иронии в моем возгласе.
В общем, мы едим.
Обмениваемся подарками.
Я катаю на спине и кручу в воздухе детей Ли и Кэтрин — раз пятьсот каждого. И без сил валюсь на диван.
Кроме того, я некстати захожу в гостиную, — Томми самозабвенно тискает Ингрид. Прямо перед журнальным столиком из кедра — ну, вы помните.