Я приду плюнуть на ваши могилы
Шрифт:
Поставив машину на ручной тормоз, я взял бутылку и сделал порядочный глоток, а потом велел ей выходить. Она открыла дверцу и взяла свою сумочку. Я вышел следом. Она направилась к деревьям и, как только мы подошли к ним, остановилась и попросила сигарету — я забыл их в машине. Я велел ей подождать; она стала рыться в сумке, пытаясь отыскать их у себя, но я уже бегом бежал к машине. Заодно я прихватил и бутылку. В ней уже почти ничего не было, но у меня оставалось еще несколько штук в багажнике.
Возвращаясь, я спотыкался от возбуждения и начал расстегиваться еще не доходя до нее, и вдруг увидел револьверную вспышку и в тот же миг почувствовал, что мой левый локоть словно разорвался, рука плетью повисла вдоль тела: если бы я не занимался в этот момент своим туалетом, то получил бы пулю прямо в легкое.
Я сообразил все это в одну секунду, а в следующую уже сидел
Я нашел то, что искал — веревку, — и вернулся. Лу начала шевелиться. Когда я связывал ее, то из-за боли в локте мог действовать только одной рукой и, закончив эту процедуру, стал бить ее по щекам; потом задрал ей юбку, разорвал пуловер и снова принялся хлестать по физиономии. Мне пришлось придерживать ее коленом, пока я стаскивал этот проклятый свитер, но все равно мне это удалось только наполовину. Начинало светать, но она лежала как раз в самой тени дерева.
В этот момент она попыталась заговорить и сказала, что я не возьму ее, что она перед отъездом звонила Дексу и просила его предупредить полицию, и что она поняла, какой я негодяй, еще когда я предложил покончить с ее сестрой. Я усмехнулся, потом она выдавила из себя некое подобие улыбки, и я врезал ей кулаком в челюсть. Грудь ее была холодная и твердая; я спросил, почему она выстрелила в меня, и попытался взять себя в руки; она сказала, что я грязный негр, что ей сказал об этом Декс, что она поехала со мной, чтобы предупредить Джин, и что она ненавидит меня как никого и никогда.
Я усмехнулся еще раз. В груди моей словно колотился кузнечный молот, и руки мои дрожали, а левая здорово кровоточила: я чувствовал, как что-то течет у меня по предплечью.
Тогда я сказал ей, что белые прикончили моего брата и я расквитаюсь за это вдвойне, и что она в этом случае пойдет в зачет; и опять так сдавил ей одну из грудей, что она почти потеряла сознание, но не издала ни звука. Я влепил ей убийственную затрещину. Она снова открыла глаза, и в свете наступающего дня я увидел, что они блестят от слез и ярости. Я наклонился, обнюхивая ее, как зверь, и тут она завизжала. Я впился зубами ей прямо между ляжек. Рот мой наполнился черной и жесткой шерстью, я слегка разжал зубы и потом снова свел их немного ниже, где было нежнее. Я купался в запахе ее духов, ими пахло даже здесь, и покрепче стискивал зубы. Я пытался заткнуть ей рот рукой, но она визжала, как свинья, которую режут, и от этого крика меня бросало в озноб. Тогда я сжал челюсти изо всех сил и наконец прокусил ее плоть насквозь. Я ощутил, мне кровь затекает мне в рот, ее бедра задергались, несмотря на веревки. Все мое лицо было залито кровью, и я чуть отполз назад. Никогда не слышал, чтобы женщина так кричала; и тут я почувствовал, что все извергается прямо мне в трусы, это потрясло меня так, как ничто прежде не потрясало; но меня не отпускал страх, что кто-нибудь вот-вот явится. Я чиркнул спичкой и увидел, что она истекает кровью. Я тут же принялся бить ее здоровым кулаком по челюсти, я чувствовал, как ломаются ее зубы и продолжал; я хотел, чтобы она перестала кричать. Я ударил еще сильней, а потом натянул ей юбку на лицо и уселся сверху. Она извивалась как червяк. Никогда бы не подумал, что жизнь сидит в ней так цепко; когда она дернулась особенно резко, мне показалось, что моя левая рука сейчас оторвется. Я пришел в такую ярость, что готов был содрать с нее кожу. Но я просто поднялся, чтобы прикончить ее ударом ноги, и навалился всем своим весом, поставив ботинок ей поперек горла. Когда она перестала двигаться, я почувствовал, что это пришло во второй раз. Теперь у меня дрожали колени, и я боялся хлопнуться в обморок.
XIX
Мне надо было бы сходить за киркой и лопатой и закопать ее, но я уже боялся полиции, боялся, что они сцапают меня до того, как я покончу с Джин. Я чувствовал, что теперь меня направляет Малыш; встав на колени рядом с Лу, я зубами развязал веревку, стягивающую ее руки. На запястьях у нее остались глубокие следы, и тело казалось на ощупь дряблым, как обычно тела у мертвых сразу после смерти. Груди тоже увяли. Я не стал стаскивать юбку с ее лица — не хотел его больше видеть, но взял часы: мне были необходима какая-нибудь ее вещь.
Тут я вдруг вспомнил о своем лице и побежал к машине. Взглянул на себя в зеркало и увидел, что мне не так уж много надо приводить в порядок. Я протер лицо и руки небольшим количеством виски; предплечье больше не кровоточило; мне удалось высвободить его из рукава и крепко привязать к телу шейным платком и веревкой. Я чуть не завыл от боли, когда пришлось сгибать руку, однако при помощи второй бутылки из багажника в конце концов справился. На это ушло немало времени, вот-вот должно было взойти солнце. Забрав из машины пальто Лу, я накрыл ее им — мне не хотелось таскать его за собой. Я совершенно не чувствовал под собой ног, но руки дрожали немного меньше.
Снова усевшись за руль, я тронулся с места. Что же она могла сказать Дексу? Эта ее история с полицией начинала меня беспокоить, хотя я, вроде бы, совсем не думал о ней, она оставалась в подсознании, как шумовой фон.
Теперь я хотел Джин, чтобы испытать еще разок испытанное уже дважды, когда приканчивал ее сестру. Да, только теперь я нашел то, что всегда искал. Мысль о полиции еще немного занимала меня, но совсем в другом плане: они не помешают мне сделать задуманное, у меня был слишком большой запас времени. Им пришлось бы изрядно попотеть, чтобы сцапать меня. Мне оставалось меньше трехсот миль. Левая рука теперь почти совсем онемела, а сам я весь взмок.
XX
Где-то за час до конца пути на меня вдруг нахлынули воспоминания. Я вспомнил день, когда в первый раз взял в руки гитару. Это было у соседа, который и дал мне тайком несколько уроков; я разучивал только одну песенку: «When the Saints go marchin'on», и я научился играть ее полностью, с импровизациями, и одновременно пел. Однажды вечером я одолжил у соседа гитару, чтобы устроить дома сюрприз; Том запел вместе со мной; а Малыш был просто без ума, он начал приплясывать вокруг стола, словно шел на параде за колонной резервистов; он взял палку и стал выделывать с ней всякие фортели. В это время вернулся отец, он засмеялся и стал петь вместе с нами. Я вернул гитару соседу, но на следующий же день нашел на своей постели другую, купленную по случаю с рук, но еще вполне приличную. И каждый день я бренчал на ней понемножку. Гитара такой инструмент, от которого делаешься ленивым. Возьмешь ее, сыграешь мотивчик-другой, потом бросишь и бездельничаешь, снова берешь, чтобы взять на ней два-три аккорда или подыграть себе, пока что-нибудь насвистываешь. И так пролетает день за днем.
Тут колдобина на дороге привела меня в чувство. Вероятно, я задремал. Левая рука совсем потеряла чувствительность, и мне безумно хотелось пить. Я снова попытался вспомнить о старых добрых временах, чтобы хоть ненадолго избавиться от навязчивых мыслей; я так жаждал поскорее приехать, что как только мое сознание прояснялось, сердце начинало колотиться о ребра, и правая рука дрожала на руле; а у меня, увы, чтобы вести машину, была только одна рука. Я подумал, что делает сейчас Том; может быть, молится или учит чему-нибудь малышей; от Тома я перешел к Клему и этому городку, Бактону, где неплохо провел последние три месяца, прилично зарабатывая в книжной лавке; вспомнил Джики и тот день, когда трахнул ее в воде, и как прозрачна была река. Джики — совсем молоденькую, гладкую и голую, как младенец; и вдруг это снова заставило меня вспомнить Лу, ее черное, кудрявое и жесткое руно внизу живота, и тот вкус, который остается на языке, когда кусаешь его — вкус нежный, чуть солоноватый и теплый, пропитанный ароматом ее ляжек, — и ее крики опять зазвучали у меня в ушах; я чувствовал, как пот заливает мне лоб, и никак не мог бросить эту проклятую баранку, чтобы вытереться. Желудок мой вздулся от газов и давил на диафрагму так сильно, что казалось, вот-вот расплющит легкие, а Лу кричала у меня и ушах; я утопил эбонитовое кольцо дорожной сирены на руле и черную кнопку городского сигнала в самой его середине, я жал на них одновременно, лишь бы заглушить эти крики.
Я несся со скоростью восемьдесят пять миль в час; эта штука никак не могла ехать быстрее, но тут дорога пошла под уклон, и я увидел, как стрелка спидометра медленно переползла на два деления, на три, а потом на четыре. Уже давно рассвело. Навстречу мне стали попадаться машины, а какие-то обгонял я. Продержав несколько минут, я отпустил обе кнопки, так как могли встретиться полицейские на мотоциклах, а у этого мотора не хватало силенок, чтобы их обставить. Приехав, я смогу взять машину Джин, но Боже мой! когда же наконец я доеду?..