Я пришел дать вам волю
Шрифт:
Степан и с ним десятка два казаков остановили мужиков.
— В гробину вас!.. В душу!.. — орал Степан. — Куда?! — Двух-трех окрестил кулаком по голове. — Стой! Стой, а то сам бить буду!..
Инородцы и мужики остановились.
Степан построил их так, чтоб можно было атаковать, стал объяснять:
— Счас наскочим — первые пускай молотют, сколь есть духу. Пристали — распадайся, дай другим… А сами пока зарядись, у кого есть чего, передохни. Те пристали — распадись, дай этим. Чтоб на переду всегда свежие были. И не бегать
Бежали тесной толпой, и выходило, что и к свалке бежали опять шумно и весело.
— Ну-ка, забежи вперед кто-нибудь! — крикнул Степан. — Скажите нашим, чтоб распались!.. А мы долбанем с бегу!
Наскочили. Заварилась каша… Молотили оглоблями, жердями, рубились саблями, кололись пиками, стреляли…
А уже вечерело. И совсем стало плохо различать, где свои, где чужие.
— Круши! — орал Степан. — Вперед не суйся — ровней! А то от своих попадет.
— Ровней, ребятки! — покрикивал дед Любим. — Ровней, милые! Тут как с бабой: не петушись, тада толк будет!
Степану прострелили ногу. Он, ругаясь, выбрался из свалки, взошел, хромая, на бугорок. Ему помогли стащить сапог.
Подошел потный и окровавленный Ларька.
— Куда?.. В ногу? — спросил он.
— В ногу опять. А ты чего в крове?
— Шибко?
— Нет… — Степан поворочал ногой. — Кость целая. Ты-то чего? Зацепили?
— Федора убили. Сукнина. — Ларька плюнул сукровицей, потрогал разбитые губы. — Я целый… зубы только… И то целые, однако.
— Ох, мать ты моя-то!.. Совсем есаулов не остается, — с горечью горькой сказал Степан. — Вынесли хоть?
— Вынесли.
— Берегитесь сами-то! — повысил голос Степан. — Куда вас-то тоже черт несет! С кем останусь-то? — все поляжете…
— Хватит, что ль? Не видно уж стало… — Ларька всматривался в темную шевелящуюся громаду дерущихся людей.
— Погодь. Пускай он отойдет подальше… С горки пускай слезет. Пускай горка-то за нами будет.
— Отходит уж. А то — впотьмах-то — своих начнем глушить. Стрельцы плотней держутся, а мы своих начнем… Горка и так за нами.
— Ну, вели униматься. Хватит. Казаков много легло?
— Да нет, думаю… Задело многих. Нет, три зуба все же выбили! — Ларька сплюнул. — Хорошие зубы-то были.
— Матвей живой? — спросил Степан.
— Видел, живой был. Он ничего, не робеет. Орет, правда, больше, чем руками делает… Но помогает собирать.
— Хоть так, — нерадостно сказал Степан. — Иди унимай потихоньку.
Ларька ушел.
Битва долго еще ворочалась, гудела, кричала, брызгала в ночи огнями выстрелов. Но постепенно затихала.
На совет к атаману собрались есаулы.
— Борятинский отходит к Тетюшам.
— Добре. Городок
— Обождать бы, батька. А ну — хитрит Борятинский? — усомнился Матвей Иванов, которого Степан тоже позвал на совет.
— Не хитрит. Знает теперь: одному ему нас не одолеть. А других нам в открытом поле ждать негоже: пропадем с мужиками твоими, Матвей. Горе луковое, а не вояки. Отходите потихоньку к острожку. Был там кто-нибудь? Узнали?
— Были! — откликнулись из группы есаулов. — Сдадут острожок. А рубленый город надо приступом доставать. Тот не сдадут.
— Будем доставать. Готовьте приметы. Сено, солому, дранку — подожгем. Лестницы вяжите… Не давайте людям охлаждаться. Там отдышимся. Взять надо городок! Возьмем — сядем там. Мишка Осипов придет, пошлем в Астрахань — Федька Шелудяк приведет своих, на Дону ишо разок кликнем… Тада и вылезть можно. Но городок надо взять!
6
Наступила ночь.
В темноте Степан подвел войско к посадской стене, где был острог, и повел на приступ. Со стены и с вала по ним выстрелили холостыми зарядами; разинцы одолели первую оборонительную черту. Это было заранее известно: посад сдадут без боя. Дело в основном городке, где решительно заперлись.
Части войска Степан велел укрепить посадскую стену и расставить на ней пушки (на случай, если Борятинский вздумает вернуться и помешать штурму), остальных бросил на стены городка, которые хоть тоже деревянные, но и прочней, и выше посадских.
Начался штурм.
Стены и сам городок пытались зажечь. По ним стреляли горящими поленьями, калеными ядрами… Несколько раз в городке вспыхивали пожары. Симбирцы тушили их. То и дело в разных местах занималась огнем и стена. Осажденные свешивали с нее мокрые паруса и гасили пламя. А в это время казаки подставляли лестницы, и бой закипал на стенах. Упорство тех и других было свирепое, страшное. Новые и новые сотни казаков упорно лезли по шатким лестницам… В них стреляли, лили смолу, кипяток. Зловещие зарева огней то здесь, то там выхватывали копошащиеся толпы штурмующих.
Разин сам дважды лазал на стену. Оба раза его сбивали оттуда. Он полез в третий раз… Ступил уже на стену, схватился с двумя стрельцами на саблях. Один изловчился и хватил его саблей по голове. Шапка заслонила удар, но удар все-таки достался сильный, атаман как будто обо что запнулся, поослабла на миг его неукротимая воля, ослаб порыв… Тоскливо стало, тошно, ничего не надо.
Ларька и на этот раз выхватил его из беды.
Рану наскоро перевязали. Степан очухался. Скоро он снова был на ногах и опять остервенело бросал на стены новых и новых бойцов.