Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах
Шрифт:
Вы тоже выходили на акцию в такой «двойке»?
Мне только один раз довелось.
Вы помните, где это было?
Да, конечно. Мила, 40? Помню, что это было на четной стороне. Сорок второй дом, сорок четвертый, может быть, сорок шестой.
А саму акцию помните?
Во всех подробностях. Чаще всего немцы входили на лестничную клетку и поджигали нижний этаж. Двери были деревянные, поэтому поджечь ничего не стоило. Все входные двери они обливали керосином. А мы лежали на нижнем этаже и подслушивали.
С кем вы тогда были?
Я была с Майлохом Перельманом. Мы всегда хотели быть вместе. Позже он еще раз пошел на такую акцию и погиб. Меня с ним не было, он пошел с парнем из другой группы. Ну а тогда мы нашли какую-то комнату внизу, втащили туда мебель, чтобы за ней спрятаться. Нам надо было их заметить, как только они войдут на лестничную
Сколько их вошло в тот дом?
Двое. Мы видели двоих. Иногда приходил только один. Но тогда их было двое.
Оба погибли?
Да. Но выйти мы не могли. Должны были досидеть до ночи и ночью вернуться.
Оружие у них забрали?
Да, два парабеллума.
А что дальше происходило?
Я больше в таких засадах не сидела. А Мейлах еще раз пошел, и его обнаружили… Он пришел к нам раненый, приполз… Пластом… Мы тогда были на Милой, 18. Как на Милую, 29, нашли, мы перешли на Милую, 18, туда, где позднее погиб Мордехай [Анелевич]. Потом Марек [Эдельман] забрал нас к себе на Францишканскую, 30.
Когда вы перебрались с Милой, 18, на Францишканскую, 30?
А я что, помню? Уже в мае, но какого мая? Знаю, что 10 мая выбралась из канализации в лес.
Но еще до десятого. Эти «двойки»…
Я бы хотела немного рассказать об этом парне, о Майлохе [Перельмане]. Когда мы пришли в бункер на Милой, 18, увидели среди руин Майлоха. Сам дом на Милой сожгли еще в 1939-м, а бункер находился под сожженным домом, в подвале. Это был польский подвал, где обычно уголь держали. Майлох лежал там, его спрятали в ворохе перьев. Ждал аж до ночи. Его ранили в живот. Другого парня, кто с ним был, убили. У Майлоха был с собой револьвер, а револьвер убитого приятеля он спрятал. Рассказал нам, в каком доме. Открыл печную заслонку и сунул в печь. Просил, чтобы мы туда пошли и револьвер забрали. Он знал, как много значит для нас оружие. Мы тогда говорили Мордехаю [Анелевичу], что хотим перенести Майлоха в бункер, но Мордехай ответил: «Майлох не выдержит». Входы в бункер были очень узкие. Надо было протискиваться, это удавалось только молодым. Мордехай сказал: «Он застрянет в проходе». А я стояла над Майлохом и очень просила Мордехая разрешить, чтобы я Майлоха втащила. Говорила, что ребята из моей группы помогут и я очень, очень прошу этого парня в бункер забрать. А Мордехай на это: «Лучше, чтобы тут умер, тут ему умирать будет легче». Майлох просил ему револьвер оставить, чтобы, когда он… Мы тоже знали: пришла очередь этого дома, на Милой, 18. Другой флигель выходил на Мурановскую. Его пока не тронули, но мы ведь знали: не сегодня-завтра они доберутся, придут, сожгут дотла… Поэтому мы умоляли Мордехая, чтобы разрешил, иначе Майлох живьем сгорит… Майлох тоже об этом знал. Просил: «Оставьте мне револьвер, не хочу сгореть заживо». Помню, нужно было поднять его на этаж. Два парня понесли. Это сейчас кажется, будто поднять на этаж – пустяковое дело. А там лестница разрушена, по ней не поднимешься, поэтому, как бы сказать, это был хороший тайник, немцы не могли туда добраться. Но нам дали приказ – забрать у Майлоха револьвер, потому что оружие на вес золота. На этаже, в том же тайнике, были какие-то люди. Они выжили и позднее рассказывали, какой невыносимый крик там стоял. Он горел живьем, он сгорел заживо… Помню, принесла ему чай, бинты, воду приготовила… А Майлоха уже не было. Да. Но что поделаешь, Мордехай распорядился: «Его в бункер не брать, а револьвер отнять». Я понимаю, он знал: револьвером с парой пуль можно положить еще нескольких немцев. Тут я хотела бы подчеркнуть: мы шли на борьбу, но никто не надеялся остаться в живых. Нас объединял только один лозунг: месть – спасти еврейскую честь, честь еврейского народа. С этим лозунгом мы и шли на борьбу. Все знали: нас ждет гибель. Мы выступили против регулярной армии, перед которой дрожал весь мир. В том, что погибнем, никто из нас не сомневался.
Что еще осталось у вас в памяти со времен восстания? Вы были на Милой, 18.
Мила, 18… Этот бункер построил разный еврейский сброд – карманники, спекулянты, вокзальные воришки, «унтервельт», как их называют на идише.
Криминал. Они построили бункер по просьбе какой-то организации?
Нет, строили его для себя. Но они знали о нас, слышали. И сами предложили, чтобы мы туда пришли. Отдали нам несколько комнатушек. Их комнатки были красивые, плиткой выложены. В бункере была вода. Они нас просили – оружия у них не было, но они просили – мол, хотим к вам присоединиться и воевать вместе с вами. Они, жители этого бункера, к нам большое уважение имели.
Ваши оставались в бункере до конца?
Думаю, что да. Меня тогда там не было, но группа повстанцев на Милой, 18, спаслась. Потом они перешли в бункер мусорщиков на Францишканской. Был среди них парень по имени Юда Венгровер. Его подстрелили еще перед восстанием, ранили в плечо, но ему удалось сбежать. Ранили, когда он расклеивал на стенах наши листовки, обращение к жителям гетто. Мы писали: не надо даваться живыми, надо идти добровольно на смерть, пусть каждый защищается тем, что у него есть, – топором или какой-нибудь железякой. Это было незадолго до восстания. Когда восстание началось, Иегуда был в бункере на Милой, 18. Немцы бросили туда газовые гранаты. Вы знаете, я ведь единственная, кто из этого бункера на Милой, 18, остался в живых. И еще Марек [Эдельман] в Польше… Я там была… Не помню, сколько дней, вроде бы два или три. Пока Марек не пришел и не забрал всю нашу группу, всех нас, кто был из Бунда.
Вы помните, когда это было?
Точно не скажу. За несколько дней до того, как Милую, 18, взорвали, все ушли. Только без Майлоха Перельмана… Девять человек нас оставалось.
А почему вы захотели уйти с Марком?
Захотели, еще бы! Сказать вам правду? Теперь уже можно. Мы тогда крепко обиделись на Мордехая из-за Майлоха. Обиделись, что он приказал отнять у Майлоха оружие и не разрешил забрать его в бункер. У Мордехая были добрые намерения – сейчас-то я это понимаю, но тогда, в то время… Майлох был замечательный. Хороший боец, отличный друг, интеллигентный, он состоял из одних достоинств. Всегда брался за самые трудные задания. Позднее, уже после войны, встретила его одноклассников и должна была рассказать им обо всех подробностях. Майлох каждый день вел дневник нашей группы.
Дневник сохранился?
Нет.
А что с ним случилось?
Я всем нашим парням пошила торбочки, каждый сложил в свою личные вещи и носил на шее. В моей торбочке лежал дневник, все фотографии, какие оставались из дома, а еще фотографии какого-то парня, который попросил их сохранить, мол, если я погибну, пусть хоть снимки останутся. На Милой, 29, была вода, и мы могли помыться. Даже кровати там были, а мы столько ночей без сна… Помню, нашла там даже пижаму. Надела пижаму, а торбочку повесила на какую-то полку, что стояла рядом. Проснулась оттого, что они в наш бункер ломились. С нами был один парень, Хаим Фример, который очень хорошо этот бункер знал. Он и говорит: «Слушайте, тут сделали подкоп, можем через него выйти». А наш командир (я, конечно, уже и думать забыла тогда о своей торбе) приказывает: «Не входить в подкоп!» Немцы динамитом проломили дыру, мы уже небо голубое видим. Они начали забрасывать нас гранатами. Тех, кто стоял впереди, – командира и еще нескольких человек – первой же гранатой убило. Среди них была Лея [Шифман], она тоже погибла. Это все у нас на глазах произошло, и тогда Хаим [Фример] велел нам отступать через подземный ход.
А почему командир Лейб Грузальц не разрешил выйти через подкоп?
Он все твердил, что мы должны открыть по ним огонь.
Не убегать, но бороться?
Не убегать… Но у нас никаких шансов не было. Мы ведь шли, как у евреев говорят, на кидуш а-Шем [93] , на верную смерть… А как увидели, что наши падают трупами, начали отступать. Немцы всех нас на прицел взяли. Уничтожили бы одного за другим. Это не имело смысла. Поэтому отступили. Помню, что Хаим выходил последним, и ему прострелили пиджак. Просидели мы в этом подкопе целый день, а потом пошли на Милую, 18.
93
Освящение Имени Всевышнего (ивр.), которое совершается ценой жизни; готовность принести себя в жертву во имя веры.
Вы уже немного рассказывали о бункере на Милой, 18. Может быть, еще что-нибудь вспомните?
Помню, что там было несколько комнатушек, и в каждой кто-то жил. В нашей комнатке пол земляной был. В ней стояли несколько раскладушек и нары. Кто-то спал на земле, кто-то на нарах. Я уже рассказывала о комнате нашего «унтервельта», хорошо ее помню. Они приглашали нас к себе. У них там красиво было… Их комната по сравнению с нашей была почти парадная зала. Мы ходили к ним за водой. Они нас едой угощали. Помню, в коридоре устроили большую кухню, готовили по ночам. Потому что ночь была днем, а день – ночью.
Конец ознакомительного фрагмента.